Возле проходной запах сероводорода с металлом усиливается. Ирония: выбросы, которые руководство предприятия старается скрывать, больше всего заметны именно с фасада.

Внутри завода – магия.

То, с какой ритмичностью раскаленный сляб бежит на раскатку по конвейерной линии, и сопровождающий этот процесс звук – как будто все вокруг рушится и тут же собирается вновь – способно загипнотизировать любого, кто попал в сердце завода впервые.

«Вокруг полно людей, которые критикуют, полно тех, кто наблюдает с дивана, и единицы что-то реально делают, – спокойно говорит Дмитрий. – Так вот, изменения начинаются только тогда, когда кто-то что-то постоянно делает».

Быть активистом в Мариуполе – сложно.

Тебя могут легко принять за игрока в ворота чьих-то политических либо бизнес-интересов или – еще хуже – за проплаченного балабола. Честного активиста отличает от остальных довольно тонкая грань: никто не может сказать уверенно, на кого тот работает. Нет конечного бенефициара.

Особенно сложно быть активистом в Мариуполе, когда ты занимаешься проблемами экологии и напрямую требуешь закрыть заводы – уничтожить железного осьминога, отравляющего город. Дмитрий Чичера не одинок.

«Это же Рашка так делает – за несанкционированные митинги, а у нас санкционировать ничего не нужно, да и какой же это митинг?!» – возмущается учитель музыки.

Леонтьев с семьей живет в Восточном – поселке на окраине Мариуполя, который стал известным во время обстрелов со стороны пророссийских боевиков в 2015 году. На некоторых многоэтажках до сих пор можно увидеть следы обстрелов. На выезде из Восточного стоит блокпост: несколько рядов покрашенных в красный «ежей» и табличка: «Запрещенная зона». Проезжать через этот блокпост можно только военным и людям со специальным разрешением.

«Дальше, – объясняет Алексей, – война».

«Массовые экологические протесты начались в Мариуполе в 2012 году, – продолжает он. – Тогда вышло очень много людей, около 10 тысяч. Но потом война отодвинула экологию на второе место. Мы испытали на себе и обстрелы и все прочее, но вы можете почувствовать своим носом: дышать становится все хуже, – вздыхает и продолжает: – Причины для протестов есть. Люди видят, что за это время кто-то разбогател, а кто-то – большинство – обнищали. Нищета порождает новые протесты».

За последние пару лет – с тех пор, как заработала реформа по децентрализации власти, – Мариуполь довольно сильно изменился внешне: бюджетные деньги пошли на кардинальный ремонт центральных улиц и площадей. Некоторые объекты сделаны гораздо качественнее, чем, например, в большинстве центральных локаций Киева, Харькова и Львова.

Но иногда этих изменений просто не видно из-за того самого заводского «тумана». Идея Чичеры, Леонтьева, других активистов в том, чтобы убрать заводы из города. Совсем.

Их аргумент – воздух. Контраргумент местных властей – рабочие места.

Сегодня на двух основных предприятиях работает около 6% населения города, и Чичера считает, что это не такой уж высокий процент, чтобы держаться за заводы как за единственный способ заработка.

«Когда-то я пошутил при местном чиновнике, придумал слоган: «Открой ФОП – закрой завод». Он шутки не понял, – смеется Чичера. – На самом деле, сегодня на заводе работает около 25 тысяч человек, и количество работников постоянно сокращается, поэтому надо уже сейчас начинать думать, куда их устраивать, каким образом их переобучать, чтобы они становились или предпринимателями, или осваивали новые специальности».

Все тем же спокойным голосом Чичера продолжает: «Говорить о Приазовье как о столице IT, может быть, рано, но если сюда полноценно инвестировать, то возможности для этого есть, – делает паузу и выдает: – Мариуполь может пройти ребрендинг».

«Кто вы? Шо? Куда? Откуда?» – выпаливает набор вопросов военный на блокпосту на въезде в Мариуполь. За блокпостом дорога ответвляется направо – туда, куда гражданским лицам нельзя, – в аэропорт. Когда-то из мариупольского аэропорта вылетали самолеты на Киев и ближневосточные курорты, а летом 2014-го, с началом войны, его заняли военные из добровольческих батальонов. Изящная мозаика в холле терминала была завешана портянками, полотенцами, простынями. Теперь здесь располагается база СБУ.

Мариупольцы уже начали забывать, каково это – иметь под боком свой аэропорт. Сегодня город от остального мира отделяет вечность: 18 часов на поезде до Киева, больше 30 – до Львова. Раньше можно было сесть на ночной поезд «Донецкий уголек» и доехать до Донецка. Сегодня же Мариуполь – такой себе остров. Который окружает опасность – оккупированные Россией территории.

А потом внезапно полюбила.

«Села в машину и, знаете, как у Стуса – «на Схід на Схід, на Схід…», – вспоминает она. – И приехали. А дальше – Раша уже. Ну, войска стоят. Приехала как раз, когда здесь было очень жёстко. Мариуполь уже два месяца был под ДНР, летом их оттеснили, но, тем не менее, было очень опасно, отсюда все тикали, убегала милиция. СБУ все выехало, а мы такие приехали, ну, типа: «Привет, шо-то надо делать».

«Шо-то» довольно быстро вырисовалось.

В Мариуполе никогда не было неофициальной культуры. Как говорит Диана: «Было слепое пятно: три ДК, театр и три музея». Ни галерей, ни открытых мастерских, ни общественных пространств и мест для дискуссий – чисто поле».

Продолжает: «В 14-м это не было приоритетом, конечно. Был приоритет – выжить, выстоять, не допустить агрессии. Но мы понимали, что без развития в культурном плане тоже долго не получится, нельзя жить только войной. И вот однажды наши друзья из львовского театра Леся Курбаса сказали: «А мы хотим приехать! Без денег, просто так. Хотим в Марике показать два спектакля». Представьте: сюда не ездил ни президент, ни министр какой, никто, потому что очень опасно было, а театр Леся Курбаса из Львова взял и приехал! А потом приехала Марьяна Садовская, потом приехал Жадан, Андрухович… Все начали сюда приезжать! Артисты, художники как-то чутко чувствуют, когда где-то нужна поддержка. И все – так получилось – происходило через меня».

«Такого никто не ожидал. До этого были попытки саботировать нас, но открытой физической агрессии не было, – торопится высказаться Берг. – Нам обрисовывали фасад какими-то хейтерскими надписями, нам разбивали окна, расписывали и царапали машины, колёса резали. Но всё это было анонимно, как-то втихаря, за спиной… Мне так грела душу мысль, что все-таки в Мариуполе, самой ближней точке к линии разграничения, радикалы, правые организации больше чувствуют, кто враг и с кем нужно бороться. Что враг – вон там, на востоке, и они его знают в лицо. А выходит, – Диана Берг делает секундную паузу, – выходит – враг это мы?!»

«В итоге они, – Диана закуривает очередную сигарету, – борются с нами, называя всех, кто отстаивает права человека, леваками. И получается это искусственное противостояние «правые против левых». Это очень неправильное разделение, но, тем не менее, если мы возьмем и представим, что действительно есть правые и левые, и левые – это мы, то получается, что мы – умные, а они – сильные. Но я не хочу, чтобы мы постоянно боялись, не хочу, чтобы кто-то считал себя главным только потому, что сильный. Не хочу…».