Подписывайтесь на наш Телеграм-канал:
оперативно и коротко о важном.
оперативно и коротко о важном.
Опубликовано: 21.05.2019
Текст: Катерина Сергацкова
Экспертиза: Дарина Мизина.
В качестве иллюстраций использованы скриншоты комментариев под постами в паблике Забороны в Фейсбуке, посященными насилию над женщинами.
Экспертиза: Дарина Мизина.
В качестве иллюстраций использованы скриншоты комментариев под постами в паблике Забороны в Фейсбуке, посященными насилию над женщинами.
Пострадавшая – женщина до 30 лет, живущая с двумя маленькими детьми, мужем и свекровью в областном центре, где у нее практически нет знакомых. Последние 2 с половиной года муж систематически бьет и унижает ее, не дает ей видеться ни с кем, кроме близких родственников.
Социальные службы и правоохранительные органы не могут ей помочь. Все, что остается женщине, – развестись через суд, тайком перевезти вещи и уехать жить в другой город, где он не сможет ее найти. А пока этого не произошло – смиренно терпеть. По крайней мере, она видит только такой выход.
История показывает, насколько бессильна пострадавшая внутри нашего социума. Практически всегда соседи, полицейские, психологические службы, юристы, медики предпочитают не вмешиваться. Исключения – редкость.
Заборона фокусируется на сложных темах и считает своим долгом рассказать эту историю, чтобы наши читатели приблизились к пониманию того, как выглядит насилие в семье, что мешает пострадавшим выбраться на свободу, и насколько это не уникальное для Украины явление. Чем ближе общество к пониманию проблемы, тем легче и быстрее ее удастся решить.
Рассказ героини прокомментировали и дали свои рекомендации психолог, психиатр и священник. Эта публикация может пригодиться всем, кто сталкивается с насилием в своей семье и семьях близких и знакомых. Поделитесь материалом – возможно, он сохранит кому-то жизнь и здоровье.
По просьбе героини мы не раскрываем ее имя, чтобы не навредить ей и ее семье. Все детали истории проверены авторкой этого материала.
Социальные службы и правоохранительные органы не могут ей помочь. Все, что остается женщине, – развестись через суд, тайком перевезти вещи и уехать жить в другой город, где он не сможет ее найти. А пока этого не произошло – смиренно терпеть. По крайней мере, она видит только такой выход.
История показывает, насколько бессильна пострадавшая внутри нашего социума. Практически всегда соседи, полицейские, психологические службы, юристы, медики предпочитают не вмешиваться. Исключения – редкость.
Заборона фокусируется на сложных темах и считает своим долгом рассказать эту историю, чтобы наши читатели приблизились к пониманию того, как выглядит насилие в семье, что мешает пострадавшим выбраться на свободу, и насколько это не уникальное для Украины явление. Чем ближе общество к пониманию проблемы, тем легче и быстрее ее удастся решить.
Рассказ героини прокомментировали и дали свои рекомендации психолог, психиатр и священник. Эта публикация может пригодиться всем, кто сталкивается с насилием в своей семье и семьях близких и знакомых. Поделитесь материалом – возможно, он сохранит кому-то жизнь и здоровье.
По просьбе героини мы не раскрываем ее имя, чтобы не навредить ей и ее семье. Все детали истории проверены авторкой этого материала.
Что-то пошло не так
Был длительный процесс понимания, что что-то не так.
Мой муж – военный. Он прошел непростые бои на Донбассе летом 2014-го. Наш первый год, до свадьбы, мы жили в разных городах и постоянно друг к другу ездили. Когда я забеременела первым ребенком, переехала к его родителям из Крыма в Чернигов, а он к нам приезжал раз-два в месяц из постоянных командировок.
В начале 2016 года его отцу поставили смертельный диагноз. Вскоре муж первый раз сильно меня избил, а затем толкнул и отца, который меня защищал, и тот упал. Через месяц я узнала, что беременна вторым ребенком. А отец умер. Не исключаю, что это событие оказало ключевое влияние на то, что стало происходить дальше.
В конце года муж снова ударил меня. Я упала, ударилась об косяк. Я была на 7 месяце второй беременности. Потеряла сознание, было много ушибов, перевернулся плод. Потом, где-то через 4-6 месяцев – и до сих пор – он объяснял это тем, что в домашнее молоко, которое нам привозил один и тот же молочник, что-то подсыпали, поэтому мы все очень агрессивные. Он называл их «они» – его воображаемые враги, которые хотят отравить либо разрушить (каждый раз – другая версия) нашу семью.
Весной 2017-го муж стал спрашивать, что я ему подсыпаю в еду. Стал будить по ночам и устраивать допросы. Он писал на листочке вопросы, а я должна была отвечать. Вопросы вроде «на кого ты работаешь, признайся мне, я все прощу, помоги мне с ними справиться, они убивают людей, они хотят разрушить нашу семью, а ты потакаешь им, перестань это делать, признайся мне, подскажи, чего они хотят». Каждый раз листочек он сжигал и смывал пепел в унитаз.
Мой муж – военный. Он прошел непростые бои на Донбассе летом 2014-го. Наш первый год, до свадьбы, мы жили в разных городах и постоянно друг к другу ездили. Когда я забеременела первым ребенком, переехала к его родителям из Крыма в Чернигов, а он к нам приезжал раз-два в месяц из постоянных командировок.
В начале 2016 года его отцу поставили смертельный диагноз. Вскоре муж первый раз сильно меня избил, а затем толкнул и отца, который меня защищал, и тот упал. Через месяц я узнала, что беременна вторым ребенком. А отец умер. Не исключаю, что это событие оказало ключевое влияние на то, что стало происходить дальше.
В конце года муж снова ударил меня. Я упала, ударилась об косяк. Я была на 7 месяце второй беременности. Потеряла сознание, было много ушибов, перевернулся плод. Потом, где-то через 4-6 месяцев – и до сих пор – он объяснял это тем, что в домашнее молоко, которое нам привозил один и тот же молочник, что-то подсыпали, поэтому мы все очень агрессивные. Он называл их «они» – его воображаемые враги, которые хотят отравить либо разрушить (каждый раз – другая версия) нашу семью.
Весной 2017-го муж стал спрашивать, что я ему подсыпаю в еду. Стал будить по ночам и устраивать допросы. Он писал на листочке вопросы, а я должна была отвечать. Вопросы вроде «на кого ты работаешь, признайся мне, я все прощу, помоги мне с ними справиться, они убивают людей, они хотят разрушить нашу семью, а ты потакаешь им, перестань это делать, признайся мне, подскажи, чего они хотят». Каждый раз листочек он сжигал и смывал пепел в унитаз.
Весной 2017-го муж стал спрашивать, что я ему подсыпаю в еду. Стал будить по ночам и устраивать допросы. Он писал на листочке вопросы, а я должна была отвечать.
Иногда я не могла понять, с чего вдруг у него портится настроение. Один раз был солнечный снежный день. Для южного человека – что-то невероятное. Я попросила его поехать в лес погулять. Он замолчал. Дня два ходил серый, огрызался на меня, толкал, когда ему нужно было куда-то пройти. А потом вдруг говорит: «Ты что, не знаешь, что в лесу труп закопан? Хочешь меня подставить?».
Другой раз у меня был цистит, я бегала в туалет постоянно, даже на улице. Через несколько дней он мне пишет на бумажке: «Ты симулируешь свой цистит. Кто тебе сказал это делать?»
Или бывает так: он подходит и говорит: «Ты – дрянь, мразь, продаешь своих детей». Как-то раз он начал «серьезный разговор» по поводу того, что я слушаю Queen. Спрашивает: «Кто тебе сказал это слушать? Почему ты начала слушать это после того, как я твоему папе по скайпу рассказал о давлении, которое «они» на меня оказывают»? У меня играла песня Under Pressure.
Таких историй было очень много.
Другой раз у меня был цистит, я бегала в туалет постоянно, даже на улице. Через несколько дней он мне пишет на бумажке: «Ты симулируешь свой цистит. Кто тебе сказал это делать?»
Или бывает так: он подходит и говорит: «Ты – дрянь, мразь, продаешь своих детей». Как-то раз он начал «серьезный разговор» по поводу того, что я слушаю Queen. Спрашивает: «Кто тебе сказал это слушать? Почему ты начала слушать это после того, как я твоему папе по скайпу рассказал о давлении, которое «они» на меня оказывают»? У меня играла песня Under Pressure.
Таких историй было очень много.
«Папа вернется»
Летом 2018 года я стала рассказывать об этом родственникам и знакомым. Они сказали: может, его к врачу надо?
Мы со свекровью пошли в психдиспансер, рассказали, что и как, написали заявление. Нам дали телефон скорой. Один раз, когда он был очень агрессивным, я вызвала полицию и скорую. Его забрали. Он сопротивлялся. Надели наручники. Был уже октябрь.
Помню, как сын сказал: «Не плачь, папа вернется». Дети не видели, как его забирали, но поняли, что папы нет. После всплесков агрессии мужа сын стал заикаться.
В больнице мужу поставили диагноз шизофренического спектра.
Врач сказал: как вы его до такого довели? Если это длится уже два года, почему не обратились раньше?
Но откуда мы знали? Мы воспринимали все всерьез – мало ли что у человека на службе может случиться. Никто нигде не учит отличать психически здорового человека от нездорового. Да и грань тут очень тонкая.
В больнице бред стал его отпускать. Для меня фраза «папа вернется» обрела второй смысл. Я обрела надежду, что муж снова будет нормальным, внимательным, заботливым, как раньше. Меня даже почти устраивало, что он не сможет работать некоторое время. Я была уверена, что он сможет найти заработок, только бы этот бред ушел. Ко мне вернулись мечты о нормальной семье, о доме, который мы собирались построить, о том, как будем растить детей.
Я забрала мужа из больницы через 9 дней. Он снова был со мной. Немного ослабший, но мой. У меня была надежда, что все еще можно починить.
Мы со свекровью пошли в психдиспансер, рассказали, что и как, написали заявление. Нам дали телефон скорой. Один раз, когда он был очень агрессивным, я вызвала полицию и скорую. Его забрали. Он сопротивлялся. Надели наручники. Был уже октябрь.
Помню, как сын сказал: «Не плачь, папа вернется». Дети не видели, как его забирали, но поняли, что папы нет. После всплесков агрессии мужа сын стал заикаться.
В больнице мужу поставили диагноз шизофренического спектра.
Врач сказал: как вы его до такого довели? Если это длится уже два года, почему не обратились раньше?
Но откуда мы знали? Мы воспринимали все всерьез – мало ли что у человека на службе может случиться. Никто нигде не учит отличать психически здорового человека от нездорового. Да и грань тут очень тонкая.
В больнице бред стал его отпускать. Для меня фраза «папа вернется» обрела второй смысл. Я обрела надежду, что муж снова будет нормальным, внимательным, заботливым, как раньше. Меня даже почти устраивало, что он не сможет работать некоторое время. Я была уверена, что он сможет найти заработок, только бы этот бред ушел. Ко мне вернулись мечты о нормальной семье, о доме, который мы собирались построить, о том, как будем растить детей.
Я забрала мужа из больницы через 9 дней. Он снова был со мной. Немного ослабший, но мой. У меня была надежда, что все еще можно починить.
В дороге он перестал пить таблетки, аргументируя тем, что они на него плохо влияют, а он и так себя способен контролировать. Но контроль длился недолго
Лекарства нужно было принимать год. В конце декабря он поехал в другой город по службе. В дороге он перестал пить таблетки, аргументируя тем, что они на него плохо влияют, а он и так себя способен контролировать. Но контроль длился недолго. К середине января я опять стала «работать на иностранные спецслужбы».
Он снова начал проявлять агрессию. Я в очередной раз вызвала скорую, но его не забрали, потому что при врачах он был абсолютно спокоен, а принудительное лечение – только через суд. Он начал обвинять нас в том, что мы «его доводим». А как заставить его лечиться? Для суда нужно было бы взять все мои вызовы и заявления в полицию, написать заявление в психдиспансер, чтобы уже они направляли бумаги в суд, который сможет решить, лечить или нет.
Проблема в том, что когда приезжает полиция, я в итоге отказываюсь писать заявление.
Ведь чисто по-человечески не хочу плохого своему мужу. Его нужно лечить, а не судить. А полицию вызываю, потому что мне страшно. Полицейский сказал, что это тот случай, когда полиция просто бессильна.
Он снова начал проявлять агрессию. Я в очередной раз вызвала скорую, но его не забрали, потому что при врачах он был абсолютно спокоен, а принудительное лечение – только через суд. Он начал обвинять нас в том, что мы «его доводим». А как заставить его лечиться? Для суда нужно было бы взять все мои вызовы и заявления в полицию, написать заявление в психдиспансер, чтобы уже они направляли бумаги в суд, который сможет решить, лечить или нет.
Проблема в том, что когда приезжает полиция, я в итоге отказываюсь писать заявление.
Ведь чисто по-человечески не хочу плохого своему мужу. Его нужно лечить, а не судить. А полицию вызываю, потому что мне страшно. Полицейский сказал, что это тот случай, когда полиция просто бессильна.
Другая жизнь
Сейчас, когда уже понятно, насколько все плохо, я стараюсь не спорить с мужем, молчать, чтобы было меньше крика. Его бред о том, что я продаю семью, не переспоришь. Я знаю, что скоро будет другая жизнь, нужно только потерпеть. Раньше спорила, отстаивала свою точку зрения.
Недавно я обратилась к психологу из центра помощи женщинам, которые находятся в ситуации домашнего насилия. Я рассказала ей свою историю в целом, опуская некоторые подробности, которые не влияют на общую картину. Это был скорее разговор не о проблеме, а о решении. Я уже несколько месяцев все для себя осознала и знаю, что делать со своей жизнью. Не сложно быть одной с двумя детьми. Сложно жить с психопатом и не знать, будешь ли ты сегодня спокойно спать, не обматерят ли тебя на ровном месте, не выкинут ли твои вещи, не ударят ли по лицу, не плюнут ли, потому что «заслужила».
Психолог спросила, какой помощи я от нее жду. А я не знаю. Важно было то, что человек просто услышал мою историю. Когда рассказывала, не чувствовала ничего особенного. Иногда просто обидно, что все так. Жаль каждого участника этой истории.
Я стараюсь жить нормальной жизнью несмотря ни на что, не копаться в своих болях. Возможно, потом, когда все разрулится, – но не сейчас. Я часто смотрю на все как бы со стороны и, насколько это возможно, не принимаю близко к сердцу. Но это непросто. Это ежедневная работа над собой.
Недавно я обратилась к психологу из центра помощи женщинам, которые находятся в ситуации домашнего насилия. Я рассказала ей свою историю в целом, опуская некоторые подробности, которые не влияют на общую картину. Это был скорее разговор не о проблеме, а о решении. Я уже несколько месяцев все для себя осознала и знаю, что делать со своей жизнью. Не сложно быть одной с двумя детьми. Сложно жить с психопатом и не знать, будешь ли ты сегодня спокойно спать, не обматерят ли тебя на ровном месте, не выкинут ли твои вещи, не ударят ли по лицу, не плюнут ли, потому что «заслужила».
Психолог спросила, какой помощи я от нее жду. А я не знаю. Важно было то, что человек просто услышал мою историю. Когда рассказывала, не чувствовала ничего особенного. Иногда просто обидно, что все так. Жаль каждого участника этой истории.
Я стараюсь жить нормальной жизнью несмотря ни на что, не копаться в своих болях. Возможно, потом, когда все разрулится, – но не сейчас. Я часто смотрю на все как бы со стороны и, насколько это возможно, не принимаю близко к сердцу. Но это непросто. Это ежедневная работа над собой.
Психолог рассказала, что к ней приходят женщины, которых мужья бьют на протяжение 20 лет, а они терпят
Я стала рассказывать о том, что происходит в нашей семье, не так давно, до этого молчала, потому что была растеряна, не понимала, что к чему. Важно говорить об этом, потому что мой случай – не единственный. Важно, чтобы женщины в подобных ситуациях чувствовали, что они не одни, не позволяли растоптать себя. Но помощь со стороны найти не просто. Нужно искать ресурсы в себе.
Психолог рассказала, что к ней приходят женщины, которых мужья бьют на протяжение 20 лет, а они терпят. А я вот типа молодец, поняла все раньше. Никогда не думала, что боль, страх, разочарование – это строительная сила.
Один раз муж включил вечером музыку – такую спокойную, приятную. Я закрыла глаза и представила, что муж здоров, его отец жив, а в Крым ходят прямые поезда. И я в любой момент могу просто приехать в гости к родителям, а они – ко мне. Это моя идеальная жизнь, которая меня ждала, когда я планировала переезд из Крыма в Чернигов, еще до аннексии, и которой не будет никогда. Разве что Крым вернется, я в это верю.
Я выходила замуж за прекрасного, умного, красивого, внимательного, амбициозного и доброго мужчину, который меня любил. Мы планировали построить дом и родить много детей, и жить до конца вместе. А потом – война, смерть близкого человека, потеря работы и болезнь, которая стала разрушать все, что у нас было и могло быть.
Самое ужасное в этой ситуации для меня – не рукоприкладство и унижения, а то, что никогда не будет так, как мы хотели.
Психолог рассказала, что к ней приходят женщины, которых мужья бьют на протяжение 20 лет, а они терпят. А я вот типа молодец, поняла все раньше. Никогда не думала, что боль, страх, разочарование – это строительная сила.
Один раз муж включил вечером музыку – такую спокойную, приятную. Я закрыла глаза и представила, что муж здоров, его отец жив, а в Крым ходят прямые поезда. И я в любой момент могу просто приехать в гости к родителям, а они – ко мне. Это моя идеальная жизнь, которая меня ждала, когда я планировала переезд из Крыма в Чернигов, еще до аннексии, и которой не будет никогда. Разве что Крым вернется, я в это верю.
Я выходила замуж за прекрасного, умного, красивого, внимательного, амбициозного и доброго мужчину, который меня любил. Мы планировали построить дом и родить много детей, и жить до конца вместе. А потом – война, смерть близкого человека, потеря работы и болезнь, которая стала разрушать все, что у нас было и могло быть.
Самое ужасное в этой ситуации для меня – не рукоприкладство и унижения, а то, что никогда не будет так, как мы хотели.
Экспертиза
Марта Чумало
Психолог, центр «Женские перспективы», Львов:
Я всегда воздерживаюсь от утверждений «типичные истории домашнего насилия». Работая уже более 20 лет с проблемой насилия в отношении женщин, понимаю, что история каждой женщины – особая. Обидчики часто применяют подобные стратегии установления власти и контроля над женщиной, но все истории очень индивидуальны.
Мне не нравится вывод о том, что все, что остается женщине до развода, – это смиренно терпеть. Я вообще против того, чтобы возлагать ответственность за то, что обидчик применяет насилие в отношении женщины, на плечи женщины.
В этом тексте я наблюдаю особый фокус на том, что делает либо не делает, в какой ситуации находится или хочет находиться, что чувствует, переживает и думает пострадавшая женщина. По моему глубокому убеждению, мы должны делать все для того, чтобы не женщина себя защитила или предупредила насилие в отношении себя, а чтобы это насилие не могло происходить.
Эффективными я считаю следующие стратегии:
Во-первых, распространение информации среди целевых групп и применение самых разных коммуникационных каналов для того, чтобы как можно больше людей охватить знаниями о том, что насилие – это нарушение прав человека и одновременно преступление. Что никто не имеет права никого обижать, несмотря на отношения, возраст, степень родства и т.п. О действующем законодательстве, предусмотренных процедурах, гарантированной реакции со стороны государства, необратимости ответственности и степени должного наказания за насилие.
Во-вторых, очень важно сделать все возможное, чтобы насилие не питалось гендерными стереотипами и гендерными нормами. Очень часто именно эти корни питают насилие, от которого страдают женщины. «Я – мужчина и потому сильнее, имею больше власти и возможностей – а значит, я сам буду решать, что должен делать, где жить, с кем встречаться, где работать. А ты – женщина и потому должна подчиняться, заботиться о моих потребностях, создавать комфорт и обслуживать меня и других». Именно эти убеждения очень часто способствуют распространению и усилению насилия в отношении женщин.
В-третьих, очень важно сделать так, чтобы насилие не представлялось возможным из-за активизации социума. Необходимо достичь такого уровня, чтобы, как только кто-то где-то зовет на помощь, люди, свидетели, прохожие реагировали: стучали в дверь, звали на помощь, привлекали других свидетелей, просто обозначали свое присутствие, предлагали свою помощь. Именно таким образом мы сделаем невозможным насилие. Когда обидчик понимает, что он под наблюдением, что пострадавшую поддерживают другие люди, о его насилии известно, – у него будет больше мотивации прекратить насилие.
Данный случай не типичный еще и тем, что обидчик имеет расстройства психического здоровья. И эти случаи, по опыту работы центра «Женские перспективы», особенно тяжелые для обеспечения прав пострадавших и наказания обидчика. В любом случае, я не устаю призывать представителей СМИ при описании историй насилия над женщинами сосредотачиваться больше на действиях обидчика и поиске стратегий максимального привлечения к проблеме социального окружения и государства.
Мне не нравится вывод о том, что все, что остается женщине до развода, – это смиренно терпеть. Я вообще против того, чтобы возлагать ответственность за то, что обидчик применяет насилие в отношении женщины, на плечи женщины.
В этом тексте я наблюдаю особый фокус на том, что делает либо не делает, в какой ситуации находится или хочет находиться, что чувствует, переживает и думает пострадавшая женщина. По моему глубокому убеждению, мы должны делать все для того, чтобы не женщина себя защитила или предупредила насилие в отношении себя, а чтобы это насилие не могло происходить.
Эффективными я считаю следующие стратегии:
Во-первых, распространение информации среди целевых групп и применение самых разных коммуникационных каналов для того, чтобы как можно больше людей охватить знаниями о том, что насилие – это нарушение прав человека и одновременно преступление. Что никто не имеет права никого обижать, несмотря на отношения, возраст, степень родства и т.п. О действующем законодательстве, предусмотренных процедурах, гарантированной реакции со стороны государства, необратимости ответственности и степени должного наказания за насилие.
Во-вторых, очень важно сделать все возможное, чтобы насилие не питалось гендерными стереотипами и гендерными нормами. Очень часто именно эти корни питают насилие, от которого страдают женщины. «Я – мужчина и потому сильнее, имею больше власти и возможностей – а значит, я сам буду решать, что должен делать, где жить, с кем встречаться, где работать. А ты – женщина и потому должна подчиняться, заботиться о моих потребностях, создавать комфорт и обслуживать меня и других». Именно эти убеждения очень часто способствуют распространению и усилению насилия в отношении женщин.
В-третьих, очень важно сделать так, чтобы насилие не представлялось возможным из-за активизации социума. Необходимо достичь такого уровня, чтобы, как только кто-то где-то зовет на помощь, люди, свидетели, прохожие реагировали: стучали в дверь, звали на помощь, привлекали других свидетелей, просто обозначали свое присутствие, предлагали свою помощь. Именно таким образом мы сделаем невозможным насилие. Когда обидчик понимает, что он под наблюдением, что пострадавшую поддерживают другие люди, о его насилии известно, – у него будет больше мотивации прекратить насилие.
Данный случай не типичный еще и тем, что обидчик имеет расстройства психического здоровья. И эти случаи, по опыту работы центра «Женские перспективы», особенно тяжелые для обеспечения прав пострадавших и наказания обидчика. В любом случае, я не устаю призывать представителей СМИ при описании историй насилия над женщинами сосредотачиваться больше на действиях обидчика и поиске стратегий максимального привлечения к проблеме социального окружения и государства.
Євгений Воронков
Врач-психиатр, психотерапевт, практикующий психолог:
Я вам так скажу, в случае домашнего насилия одного раза хватит. Когда говорят «даю еще один шанс», то читай так «даю еще один шанс побить меня». Речь идет в действительности о соблюдении личных границ другого человека. Только если человек идет к психотерапевту с осознанием: «Я ударил свою жену, со мной что-то не то, надо разобраться», – только тогда на дистанции у него есть шансы построить свои отношения снова через год, два, в зависимости от терапии. Но если человек говорит: «Она сама виновата», то о каком диалоге может идти речь?
В Украине действует закон о психиатрической помощи. В нем четко прописана процедура госпитализации. Нюансы в том, что мужчина совершил это преступление, будучи, наверное, душевнобольным. И если женщина напишет заявление, снимет побои, то полиция должна открыть уголовное дело. Если же его будут привлекать к уголовной ответственности, он должен пройти судебно-психиатрическую экспертизу. Полиция не может закрыть глаза на случившиеся на основании того, что правонарушитель болен. Потому что он не признан невменяемым. Если женщина, например, пишет заявление, не упоминая, что он болен, то в процессе расследования, ему все равно придется пройти судебно-психиатрическую экспертизу. По тому признаку, что у него абсурдные идеи, из-за шизофрении или иного психического расстройства, его признают невменяемым, поэтому направляют на принудительное лечение, достаточно длительное, в специализированное учреждение. Также он становится на учет и должен проходить осмотр не реже, чем раз в полгода. Во время лечения женщина имеет возможность подать заявление на лишение дееспособности, позаботиться об опеке, затем безопасно уйти от него. И здесь права мужчины защищены, так как его не сажают в тюрьму, и предоставляют необходимое лечение, а у нее будет время решить эти вопросы в правовом поле.
В Украине действует закон о психиатрической помощи. В нем четко прописана процедура госпитализации. Нюансы в том, что мужчина совершил это преступление, будучи, наверное, душевнобольным. И если женщина напишет заявление, снимет побои, то полиция должна открыть уголовное дело. Если же его будут привлекать к уголовной ответственности, он должен пройти судебно-психиатрическую экспертизу. Полиция не может закрыть глаза на случившиеся на основании того, что правонарушитель болен. Потому что он не признан невменяемым. Если женщина, например, пишет заявление, не упоминая, что он болен, то в процессе расследования, ему все равно придется пройти судебно-психиатрическую экспертизу. По тому признаку, что у него абсурдные идеи, из-за шизофрении или иного психического расстройства, его признают невменяемым, поэтому направляют на принудительное лечение, достаточно длительное, в специализированное учреждение. Также он становится на учет и должен проходить осмотр не реже, чем раз в полгода. Во время лечения женщина имеет возможность подать заявление на лишение дееспособности, позаботиться об опеке, затем безопасно уйти от него. И здесь права мужчины защищены, так как его не сажают в тюрьму, и предоставляют необходимое лечение, а у нее будет время решить эти вопросы в правовом поле.
О. Назар Заторский
Священник УГКЦ, душпастырь украинцев в Цюрихе, Лозанне и Женеве:
Всем известна пословица «Христос терпел – и нам велел». Ее часто упоминают в подобных случаях, как у этой женщины, казалось бы набожные и доброжелательные люди, которые просто не знают, как помочь. По их мнению, такие высказывания должны укрепить человека в духе. На деле же они только ухудшают ситуацию, утверждая жертву во мнении, что надо терпеть, не стоит ничего менять. Мол, такова воля Божия. Но в действительности эта пословица здесь неуместна. Ведь Христос терпел с позиции силы, а не слабости, как в случае жертв семейного насилия. Иисус, будучи Сыном Божьим, добровольно принял страдания и смерть, хотя мог их избежать, в любой момент прекратить или поставить на свою защиту 12 легионов ангелов, как Сам об этом говорит (Матфея 26, 53). Его страдания имели высшую цель (жертва за грехи человечества), а не были проявлением психологии жертвы.
Со своей стороны Украинская Греко-Католическая Церковь пытается предотвратить семейные неурядицы через обязательные курсы предбрачных дисциплин, задачей которых является духовная, интеллектуальная и моральная подготовка будущих супругов. Это случай, когда молодые люди также имеют возможность лучше узнать друг друга. Что же касается конкретно психических расстройств, то это может быть препятствием к предоставлению церковного брака и причиной для признания его недействительным.
Не менее важна со стороны Церкви и духовная опека после вступления в брак. В контексте домашнего насилия речь идет о работе как и с жертвой, так и с агрессивной стороной. В последнем случае можно предложить исповедь как путь к исцелению души, ведь признавая насилие на исповеди, человек озвучивает и признает его как проблему, что уже является первым шагом к ее решению. Вопрос в том, насколько люди в таких случаях готовы впустить Бога в эту темноту, насколько вера важна в их жизни. Как показывает опыт, довольно редко агрессоры готовы признать свою проблему на исповеди и искренне работать над ней. Преимущественно они перекладывают вину на кого-то другого (заслужила, спровоцировала и др.). А уже о молитве о духе покорности и кротости и говорить нечего.
Что касается страдающей стороны, то исповедь становится тем первым безопасным местом, в котором жертвы впервые решаются озвучить эту проблему (хотя она и не касается их грехов), ведь уверены, что священник, связанный тайной исповеди, никому о ней не расскажет, а также надеются на какой-то совет или поддержку. Это имеет огромный терапевтический эффект, поскольку дает возможность выговориться в безопасной обстановке. Что касается духовного аспекта, то жертва должна молиться о даровании духе мудрости и мужества, чтобы Бог дал силы действовать и указал, что можно и нужно сделать. Таким образом человек созревает к решению действовать, а не занимать пассивную позицию. Особенно это важно, учитывая ответственность перед детьми. Женщина должна осознать, что ее бездействие может привести к трагическим последствиям как для нее, так и для них. Речь идет не только о так называемых бытовых убийствах, которыми все может закончиться. Речь может идти о психологическом и духовном травмировании ребенка, который становится свидетелем насилия в семье.
Важным профилактическим средством от конфликтов в семье в целом (а не только в случаях физического насилия) является общая молитва всех членов семьи: поднять руку на того, с кем ты только молился, намного труднее, ведь во время общей молитвы мы видим в стоящем рядом образ Божий, воспринимаем его как человека, тогда как для того, чтобы решиться на агрессию, нужно определенным образом дегуманизировать человека, превратить его в объект. Поэтому совместная молитва имеет большое профилактическое действие, однако к ней следует обращаться уже на стадии знакомства, когда только планируется совместная семейная жизнь. А также продолжать постоянно практиковать в семье после заключения брака, а не только тогда, когда проблема уже такая запущенная, как в описанной ситуации. В конце концов, это действует только в случае психически здоровых людей. В случае психических расстройств следует сразу обращаться за профессиональной помощью. То же касается проблемы домашнего насилия вообще: Церковь может выполнять здесь лишь вспомогательную функцию и не способна заменить собой психдиспансер, полицию или социальные службы.
Со своей стороны Украинская Греко-Католическая Церковь пытается предотвратить семейные неурядицы через обязательные курсы предбрачных дисциплин, задачей которых является духовная, интеллектуальная и моральная подготовка будущих супругов. Это случай, когда молодые люди также имеют возможность лучше узнать друг друга. Что же касается конкретно психических расстройств, то это может быть препятствием к предоставлению церковного брака и причиной для признания его недействительным.
Не менее важна со стороны Церкви и духовная опека после вступления в брак. В контексте домашнего насилия речь идет о работе как и с жертвой, так и с агрессивной стороной. В последнем случае можно предложить исповедь как путь к исцелению души, ведь признавая насилие на исповеди, человек озвучивает и признает его как проблему, что уже является первым шагом к ее решению. Вопрос в том, насколько люди в таких случаях готовы впустить Бога в эту темноту, насколько вера важна в их жизни. Как показывает опыт, довольно редко агрессоры готовы признать свою проблему на исповеди и искренне работать над ней. Преимущественно они перекладывают вину на кого-то другого (заслужила, спровоцировала и др.). А уже о молитве о духе покорности и кротости и говорить нечего.
Что касается страдающей стороны, то исповедь становится тем первым безопасным местом, в котором жертвы впервые решаются озвучить эту проблему (хотя она и не касается их грехов), ведь уверены, что священник, связанный тайной исповеди, никому о ней не расскажет, а также надеются на какой-то совет или поддержку. Это имеет огромный терапевтический эффект, поскольку дает возможность выговориться в безопасной обстановке. Что касается духовного аспекта, то жертва должна молиться о даровании духе мудрости и мужества, чтобы Бог дал силы действовать и указал, что можно и нужно сделать. Таким образом человек созревает к решению действовать, а не занимать пассивную позицию. Особенно это важно, учитывая ответственность перед детьми. Женщина должна осознать, что ее бездействие может привести к трагическим последствиям как для нее, так и для них. Речь идет не только о так называемых бытовых убийствах, которыми все может закончиться. Речь может идти о психологическом и духовном травмировании ребенка, который становится свидетелем насилия в семье.
Важным профилактическим средством от конфликтов в семье в целом (а не только в случаях физического насилия) является общая молитва всех членов семьи: поднять руку на того, с кем ты только молился, намного труднее, ведь во время общей молитвы мы видим в стоящем рядом образ Божий, воспринимаем его как человека, тогда как для того, чтобы решиться на агрессию, нужно определенным образом дегуманизировать человека, превратить его в объект. Поэтому совместная молитва имеет большое профилактическое действие, однако к ней следует обращаться уже на стадии знакомства, когда только планируется совместная семейная жизнь. А также продолжать постоянно практиковать в семье после заключения брака, а не только тогда, когда проблема уже такая запущенная, как в описанной ситуации. В конце концов, это действует только в случае психически здоровых людей. В случае психических расстройств следует сразу обращаться за профессиональной помощью. То же касается проблемы домашнего насилия вообще: Церковь может выполнять здесь лишь вспомогательную функцию и не способна заменить собой психдиспансер, полицию или социальные службы.
