Почему «Мемориалы» приходят в упадок? Кто и как хранит память о репрессированных в Украине

В конце 2021 года Верховный суд России ликвидировал международное общество «Мемориал», годами восстанавливавшее и хранившее память о жертвах коммунистического террора, за «создание лживого образа СССР». Кто и как работает с памятью о репрессированных в Украине, специально для Забороны рассказывает журналистка Лиза Сивец.

Почему «Мемориалы» пришли в упадок

«На учредительной конференции Всесоюзного добровольного историко-просветительского общества «Мемориал» в январе 1989 года 40% участников были из украинских «Мемориалов». То есть их было очень много, — вспоминает историк и правозащитник Евгений Захаров. — Формально «Мемориалы» в Украине существуют и сейчас, но фактически их почти нет: это несколько групп с одним-двумя пожилыми членами».

Захаров — участник диссидентского движения 1970–1980-х годов. Во второй половине 1970-х он присоединился к подготовке самиздатского альманаха «Память», ставшего предшественником «Мемориала». «Память» начали издавать из соображений о том, что истории политических репрессий в 20 веке просто не будет, объясняет Захаров. Архивные документы уничтожают, свидетели умирают, поэтому нужно собирать все эти вещи — артефакты, документы, воспоминания, фотографии. Успели сделать 6 выпусков, пока после перепечаток на Западе советские власти не начали преследовать редколлегию.

Общество «Мемориал» работает в трех направлениях. Первое, историко-просветительское, — это увековечивание памяти жертв политических репрессий, поиск массовых захоронений, сбор информации о репрессиях, создание баз данных, музеев, выставок, издание книг. Второе благотворительное: это помощь бывшим узникам, жертвам политических репрессий. И третье — правозащитное. «Мемориал» был первой легальной организацией такого рода в Харькове, говорит Захаров, но постепенно стал утрачивать свое значение.

Эти процессы были характерны для многих «Мемориалов» тогдашних республик. Во-первых, в конце 1980-х — начале 1990-х от общественных организаций можно было зарегистрироваться кандидатами в депутаты, поэтому многие вступали в «Мемориал», чтобы заниматься политикой. Во-вторых, сами жертвы политических репрессий старели и постепенно отходили от дел.

В Украине также добавилось разделение на тех, кто поддерживал и не поддерживал идею украинской независимости. Украинские «Мемориалы», поддерживавшие независимость, объединились во всеукраинский «Мемориал» имени В. Стуса. Несмотря на внутренние споры, туда вошел и харьковский «Мемориал», рассказывает Захаров.

«Многие бывшие политзаключенные были по сути советскими людьми, которые всю жизнь прожили в СССР, украинского языка не знали и независимая Украина была им чужда. Особенно это характерно для Востока. А на Западе «Мемориалы» были национально направлены, политизированы, принимали участие в Народном Движении — фактически это были филиалы политических партий».

Кроме того, говорит Захаров, во всех «Мемориалах» были бывшие политзаключенные, которые считали общество своеобразной ветеранской организацией, созданной для удовлетворения их интересов. Остальное их не интересовало. Во многих случаях это переросло в конфликты и создание отдельных организаций. Так случилось и в Харькове.

«Наши старики захотели материальных благ. Начали предлагать создать садовое общество «Мемориал». Я был депутатом городского совета, сопредседателем «Мемориала», и мы пошли к председателю облисполкома. Нам выделили 80 земельных участков по 5 соток в хорошем месте, у железнодорожной станции. И тут началось. Весь 1991 год наши члены «Мемориала» ни о чем другом не хотели говорить, только об этом садовом обществе. Всем не хватило, конечно. Кто-то захватил по 2-3 участка. Начался скандал.

Наконец Захаров добился, чтобы на одну справку о реабилитации давали один участок. Сам он участок не взял, и вместе с правозащитной группой харьковского «Мемориала» в 1992 году учредил отдельную организацию — Харьковскую правозащитную группу.

«Эта организация перебрала на себя функции «Мемориала» и входит в «Международный Мемориал» как член от Украины. По функциям, тому, что она делает, это типичный «Мемориал», только с большим уклоном в правозащиту», — говорит Захаров.

В 1994 году он также стал членом правления «Международного Мемориала» и является им до сих пор, уже 28 лет. По словам Захарова, некоторые отделения отпадали сами собой: в Казахстане некому было этим заниматься, в Беларуси боялись репрессий Лукашенко и не работали публично. Однако недавнее решение закрыть «Международный Мемориал» и все его заграничные отделения (они есть, в частности, в Италии, Франции, Чехии и Германии) — это «чушь полная».

«В России не отделения, а члены, а о членах в решении ничего нет. Московский «Мемориал» остается, российский остается. Но я боюсь, что они будут давить их один за другим. Просто начали с более известных. Но «Мемориал» нельзя ликвидировать. Это не организация, не движение — это институциализированная историческая память о политических репрессиях. Он будет в каких-то других формах, может быть, не как юридическое лицо, а виртуально».

«Реабилитированные историей»

Две ключевые функции «Мемориала» — историко-просветительскую и благотворительную — в Украине еще в начале 1990-х перебрало на себя государство.

В 1992 году Верховная Рада приняла постановление о подготовке многотомного научно-документального издания о жертвах репрессий в Украине. Это была общая инициатива Академии наук Украины, СБУ, Государственного комитета по печати, «Мемориала» имени В. Стуса и Всеукраинского союза краеведов. В каждой области при облисполкомах на бюджетные средства были созданы издательско-редакционные группы «Реабилитированные историей», которые должны были составить книги памяти жертв политических репрессий.

По информации на сайте проекта, сейчас издано уже 120 книг, еще более 20 планируют издать. По архивно-уголовным делам составили карточки на более чем 700 тысяч репрессированных граждан, создают электронную базу жертв политических репрессий. По словам Живьюка, ни одной книги нет только по Киеву и Севастополю, потому что там не было отдельных групп. В то же время значительную работу успели проделать в Донецкой и Луганской областях, а также в Крыму. В некоторых областях, где «Мемориал» был сильным, он фактически брал такие группы под свой контроль. Однако в Ровно отделение «Мемориала», которое до сих пор существует на бумаге, в этих процессах не участвует, говорит Живьюк.

«Государство взяло на себя эти процессы, поэтому общественная составляющая оказалась на маргинесе. А в России государство ничего не делает — наоборот тормозит, поэтому общественная инициатива важна», — говорит Живьюк.

В апреле 1991 года в Украине был принят закон о реабилитации жертв политических репрессий. При ОГА появились государственные комиссии по реабилитации, в которые входят представители прокуратуры, СБУ, МВД, государственного архива, областной власти и несколько представителей общественных организаций, занимающихся поисками информации. В 2018 году появился новый закон, которым расширили основания для реабилитации, в частности чтобы реабилитировать сотрудничавших с ОУН и УПА.

В прошлом году комиссия по реабилитации в Ровно, в которую входит Андрей Живьюк, провела первичную реабилитацию 200 человек, из которых 35 окончательно реабилитированы Национальной комиссией при УИНП, а дела на 165 поданы в Киев и ожидают решения Нацкомиссии. В планах еще около 1000 реабилитаций.

Часто тюремные дела украинцев хранятся в других странах, по месту заключения — например, в России или Казахстане. Но если человек был арестован в Украине, здесь происходили следственные действия, здесь выносился приговор, то здесь и хранится его архивно-уголовное дело. И уже на основании этого дела можно реабилитировать человека, говорит Живьюк. В то же время бывали случаи, когда за реабилитацией обращались люди, документы о репрессиях в отношении которых хранятся в других странах. Иногда люди обращались в структуры этих стран индивидуально, некоторым удавалось получить ответ. Но в Казахстане шли навстречу гораздо охотнее, чем в России, говорит Живьюк. Иногда приходилось обращаться к российскому «Мемориалу», в частности Санкт-Петербургскому — они могли запросить, разыскать какие-то документы у себя и поделиться ими.

По словам Евгения Захарова, за реабилитацией люди обращаются иногда и по прагматичным причинам: если человек реабилитирован по украинскому закону, есть небольшая компенсация. В основном это касается потомков раскулаченных, говорит Захаров.

«В Украине больше уважения к частной собственности, чем в России. В украинском законе есть норма, что жилье, если оно не занято, должно быть возвращено потомкам собственников. Я знаю случаи, когда это происходило. Хотя редко бывает, чтобы оно было незанято».

Где хранятся данные о репрессированных

Сейчас данные всех репрессивных органов коммунистического режима хранятся в архивах Службы безопасности Украины, Службы внешней разведки, Минобороны, Министерства внутренних дел, Нацполиции, Нацгвардии, Государственной пограничной службы, прокуратур и судов. Украина окончательно открыла эти архивы в 2015 году одним из четырех законов о декоммунизации. Тогда же решили создать Отраслевой государственный архив Украинского института национальной памяти, чтобы объединить все фонды под одной крышей.

Архив национальной памяти — так сокращенно называют это учреждение его сотрудники — создали в 2019-м. Однако реконструкцию здания, выделенного для архива, из-за пандемии пришлось поставить на паузу — финансирование возобновили только в этом году. В настоящее время сотрудники занимаются популяризацией истории 20 века в соцсетях. Также с мая 2020 года при архиве действует Консультационный центр по поиску информации о репрессированных. Там вам могут бесплатно подсказать, как найти нужную информацию, например, о вашем родственнике, могут помочь обратиться в нужный архив и написать заявление. В 2020-м за полгода в центр обратилось около 1,5 тысячи человек и примерно столько же за весь прошлый год, говорит директор архива Игорь Кулик.

В мае 2009 года он возглавил отдел обращений граждан в Архиве СБУ. В июле 2013 года в рамках проекта украинского Центра исследований освободительного движения и международного фонда «Возрождение» Кулик создал в фейсбуке группу «Доступ к архивам», где, в частности, помогал людям искать информацию о репрессированных. По его словам, сейчас таких обращений в группе уже почти нет, потому что есть государственный институт, который пытается удовлетворять этот запрос.

Алгоритм поиска следующий: сначала нужно посмотреть информацию в открытых базах данных. В частности, в Национальном банке репрессированных и книгах «Реабилитированы историей», в Украинском мартирологе XX века Государственной архивной службы, в «Открытом списке» и базе «Мемориала» «Жертвы политического террора в СССР». Далее рекомендуют обратиться в архивы МВД и СБУ в Киеве, а также в государственные архивы области и региональные архивы МВД по месту рождения, проживания, ареста репрессированного. Более подробные видеоинструкции можно найти на ютуб-канале Архива национальной памяти. Кулик соглашается: в силу человеческого фактора, из-за сотрудников на местах, доступ к уже открытым украинским архивам не везде идеален, но в большинстве все работает.

Для 80% людей информация о родственниках обрывается на этапе ареста. Что было с человеком дальше — неизвестно. Для продолжения поисков в российских архивах необходимо подтверждение родственных отношений. Однако Кулик говорит, что они не рекомендуют людям обращаться сразу в российские архивы, чтобы не отпугнуть их, ведь четыре украинских архива — это уже много работы.

Кулик выделяет три волны широкого интереса к архивам в Украине: «Первая — это начало 1990-х, когда появилась хоть какая-то демократия и хоть какие-то архивы были открыты. После стольких лет молчания люди пытались понять, что произошло с их родными. Вторая волна — после Оранжевой революции, когда началась оттепель в архивной сфере, особенно когда архив СБУ периода Ющенко-Наливайченко-Вятровича стал открыт для всех желающих, когда появилась возможность узнать правду о том, что происходило. И третья волна — после 2014 года, которая продолжается до сих пор. Здесь больше играет роль не столько революция, сколько война, которая до сих пор идет на Востоке. Потому что это для людей как раз попытка понять, каковы исторические корни этой войны, кто мы, кем были наши родные».

По грубым подсчетам Кулика, сейчас речь идет о 30–40 тысячах обращений в архивы ежегодно, что составляет даже не 1% от миллионов жертв 70-летней оккупации советским режимом. Количество обращений за последние годы растет абсолютно по всем архивам, и такие тенденции будут сохраняться еще несколько лет.

Первая группа людей, обращающихся в архивы, — это люди почтенного возраста, которые вышли на пенсию и у которых теперь есть время, возможность и вдохновение лучше понять свое прошлое, объясняет Кулик. Но иногда люди старшего возраста не хотят ворошить свое прошлое: им проще жить, как они жили, чтобы вдруг не открыть какой-нибудь ларец Пандоры. И даже если они обращаются в центр, то спрашивают, не будет ли им чего за эти поиски.

Вторая группа — это молодежь, которая не понимает, чего бояться, которая выросла в демократических процессах и начинает искать информацию для себя, своих родителей и дедов.

В последующие годы Архив национальной памяти, кроме завершения реконструкции и перевозки документов, планирует создать каталог дел — некоторые из них имеют названия вроде «Дело «Крокодил» и никто не знает, что в этих документах, объясняет Кулик. Оцифровываться в первую очередь будут документы, имеющие какое-то общеисторическое значение, к которым исследователи обращаются по несколько раз, и где по 2–3 листа ознакомления. Дела на репрессированных будут оцифровывать, возможно, только для тех, кто по тем или иным причинам не может приехать в архив.

«Мы говорим о 4 миллионах дел, по каждому делу в среднем 200–250 односторонних листов. Если 10 человек с современными сканерами будут заниматься только этим, выдавая 1,5–2 тысячи качественных сканов в день, то эти 10 человек будут оцифровывать дела больше 200 лет, — говорит Кулик. — Задача архива — не только копаться в прошлом, пусть еще живом и не таком далеком, но и понять, как нам переосмыслить это прошлое, чтобы оно не тянуло нас назад, а наоборот придавало сил в движении вперед. И сделать так, чтобы у нас никогда не было такой ситуации с нарушением прав человека, как это было в Советском Союзе».

«После тишины»

С памятью о репрессиях в Украине работают и неформальные инициативы, например, общественная организация «После тишины», которой в начале февраля исполнился год. За это время небольшая команда записала около 40 устноисторических интервью с людьми из разных регионов Украины, которые в детстве или в подростковом возрасте пережили определенные травматические события — либо Холокост, либо заключение в ГУЛАГе, либо советские массовые депортации.

Также исследователи оцифровывают документы и фотографии из семейных архивов — сейчас их более трех тысяч, преимущественно это фото 1940–50-х годов из мест ссылок в Сибири. На основе собранных материалов «После тишины» создали виртуальную фотовыставку «Депортации. Визуальная память» и нарративный подкаст «Как мы выжили» о различных аспектах повседневной жизни людей, депортированных в Сибирь, а также присоединились к созданию документального проекта «В память» о том, как в семьях хранится память о депортациях. По мнению Андрея и Анны, проговаривать этот травматичный опыт через разные медийные форматы и с разными аудиториями важно, потому что это ускоряет процесс осмысления истории 20 века. Также публикуемые материалы могут использовать и другие исследователи. А еще люди, чьи семьи пережили подобные события, узнают, как важно расспрашивать родных об этом опыте и делиться своими историями.

Тема советских репрессий в Украине очень политизирована и малоисследована, говорит Андрей Усач. Например, монография Тамары Вронской, в которой раскрывается история всех депортации из Западной Украины в 1944–1953-м годах, сейчас, на 30 год независимости, только готовится к выходу. «Остальные исследования на эту тему, которые можно пересчитать на пальцах одной руки, обычно содержат цифры относительно количества репрессированных, но не содержат рассказов об их индивидуальных опытах, поэтому из этих работ сложно понять, что, собственно, маленький человек в эти тяжкие времена переживал».

Также в Украине никогда не существовало никаких масштабных спонсируемых государством устноисторических проектов, которые задокументировали бы истории людей, переживших ГУЛАГ или советские массовые депортации, а многие из этих людей умерли еще в 1990-х. Кроме того, наследие небольших инициатив, записывавших по несколько десятков или сотен интервью, несистематизировано, получить доступ к нему очень сложно, обмена нет. «Мы сталкивались с таким: «А что это вы наших рассказчиков крадете?». То есть идет своеобразная битва, есть нежелание делиться информацией», — объясняет соосновательница «После тишины» Анна Яценко.

«Нам говорят: «Где вы были 20 лет назад?». Мы отвечаем: «В школу ходили», — говорит Усач. — Мы [Украина] пытаемся декоммунизировать наше символическое пространство и перечеркнуть все советское, но очень мало внимания обращаем на то, чтобы исследовать реальные факты и апеллировать к реальным свидетельствам того, что пережили люди».

Белых пятен в теме репрессий много, уверены исследователи. Очень мало известно о тех, кто, собственно, эти репрессии осуществлял — как их семьи живут сейчас, знают ли вообще об этом опыте, как его переосмысляют. Мало известно о свидетелях — как вони реагировали на то или иное событие, какие формы поведения выбирали и как помнят об этом сейчас. Мало известно о людях, оставшихся жить в России после ссылки — как они осмысляют этот опыт, осознают ли их дети, что они были из Украины, каково их отношение.

До основания общественной организации «После тишины» Андрей и Анна работали в архивно-музейной сфере во Львове. Усач говорит, что одна из особенностей их неформальной инициативы состоит в том, что они могут избегать какого-либо политического диктата или влияния бюрократических учреждений: «Мы понимаем, что не бывает правильной истории. Есть множество разных индивидуальных опытов, которые эту историю формируют».