В поисках родителей
Рассказываем истории тех, кто отыскал самых близких людей через много лет
Автор: Алена Вышницкая
Иногда развод родителей автоматически вычеркивает из жизни ребенка одного из них: ребенок общается только с тем, с кем живет. Уже взрослым он может пытаться отыскать того или ту, кто внезапно исчез из его реальности. Журналистка Забороны Алена Вышницкая поговорила с людьми, которые восстановили связи со своими родителями и родными спустя десятилетия после потери.
Или — или
У Ревекки была обычная семья: мама, папа и на полтора года старшая сестра. Они жили в третьем по населению городе Черкасской области — Смеле. Папа был священником.
Когда Ревекке исполнилось девять, родители развелись. Девочка узнала об этом случайно. Мама с папой поссорились (но такое случалось и раньше), и сестра проговорилась, спросив: «А ты с кем останешься: с папой или с мамой?»
«Я стою, смотрю большими глазами и не понимаю, почему у меня вообще такое спрашивают. Но да, пришлось выбирать. Я решила остаться с папой в доме, который был родным, в городке с моей школой, друзьями, семьей, двоюродными братьями. Еще было жалко папу: сестра выбрала маму, а он оставался один. Маму я тоже очень любила и хотела регулярно к ней ездить», — рассказывает Ревекка.
Сестра с мамой переехали. Ревекка с папой остались.
В первый день папа подозвал Ревекку к себе и спросил: «А ты знаешь, что мама мне изменяла?» Он подробно объяснил, почему мама недостойна того, чтобы оставаться в их жизни. Потом сжег все совместные фотографии, на которых была бывшая жена.
«Он настраивал меня на то, что жизнь с мамой — старая жизнь. А в новом маме места нет», — говорит Ревекка.
Фото из семейного архива Ревеки
Ревекка любила маму — и сперва поддерживала с ней связь, ездила в гости. Но каждый раз, как возвращалась домой, видела, что папе это не нравится.
«После таких моих поездок папа со мной даже не здоровался. Я пыталась с ним разговаривать — молчал. Бывало, что я возвращалась днем, а он до самого утра не произносил ни слова. А потом говорил, что я должна выбирать: либо переезжать к маме, либо не общаться с ней вообще, — рассказывает девушка. — Для меня это был разрыв шаблона. Я не могла понять: вот я раньше жила, и мне были нужны оба родителя, но теперь, чтобы иметь нормальные отношения с папой, мне надо пожертвовать мамой?»
Папа регулярно доказывал Ревекке, что мама предала не только его, но и ее — и в конце концов девочка в это поверила. Она перестала брать трубку, не соглашалась на мамины предложения приехать в гости, почти никогда не отвечала на сообщения. А когда отвечала, вспоминает, — то фразами вроде «Ты меня не любишь», «Что ты от меня хочешь?».
Сестра пыталась это изменить — рассказывала, что маме от этого было очень больно, она каждый день плакала и грустила. Говорила, что мама регулярно заходит на страницы дочери в соцсетях, чтобы хотя бы так знать, чем она живет.
Трубку от мамы Ревекка брала изредка и только тогда, когда папы не было дома — да и полноценным общением это назвать было трудно.
Тяжелее всего Ревекке было в первый год. Непривычно было, что на восьмое марта в школу ко всем пришли мамы, а к ней — нет. Тема мамы всплывала регулярно: например, в школе девочке задали выучить песню о маме. Ревекка отказалась.
«Я всегда всем говорила, что у меня все нормально. Мол, у меня мама и папа в одной ипостаси. Мне действительно хватало любви, но тема мамы была очень сложной и болезненной. Особенно видеть, как мамы одноклассниц регулярно приходили на родительские собрания или внеклассные занятия», — вспоминает Ревекка.
В подростковом возрасте тоже было тяжело: Ревекка впервые влюбилась, но поделиться этим не могла ни с кем. Было много счастья, говорит, но некому было об этом рассказать. А когда разошлась с этим парнем, тоже не к кому было прийти и излить свои эмоции. Папе лучше было не рассказывать: «Он просто ревновал. Говорил — ага, вот выйдешь замуж или поступишь в университет, меня бросишь. Он не был в восторге, что я с кем то встречаюсь вообще. Мой мир должен был ограничиваться им».
Сестру перед выбором «мама или папа» не ставили — она общалась с обоими. «Папа пытался ее настроить против мамы, но сразу понял, что это не сработает. С ней он был снисходителен и позволял ей то, что мне не позволял. Он понимал, что я никуда от него не денусь. На меня можно было накричать, выругать, поднять руку. А сестра, если что не так, сразу к маме: ей было куда бежать», — вспоминает Ревекка.
Фото из семейного архива Ревеки
Папа
Постепенно все, что касалось мамы, затиралось. Папе было больно слышать что-либо о бывшей жене, и Ревекка старалась не напоминать. А потом стала забывать сама.
«Уже позже я вспоминала какие-то моменты — например, как мы ездили на реку и мама учила меня плавать, кататься на велосипеде. Как закладывала в меня любовь к творчеству, литературе, пела и читала мне стихи. Но я почему-то всегда чувствовала, что обязана этим папе. Я отрывисто помнила музыку, которую мама слушала дома, и вспоминала, как сама под нее танцевала. Но папа прививал ненависть ко всему, что оставалось от мамы. И я поверила», — рассказывает Ревекка.
Так Ревекка сперва разлюбила платья. Потом научилась предсказывать, упоминания о каких местах раздражают папу. Очень хотела поехать в дендропарк, где бывали раньше всей семьей — но так и не решилась сказать об этом отцу, потому что он бы сердился.
Она делала все, чтобы папа был счастлив, а развод переживал менее болезненно. Старалась быть лучшей дочкой во всем. Хорошо училась: «У меня был класс двоечников, и как-то я написала годовую контрольную на 12. Прихожу домой, рассказываю, а он говорит, что даже не пойдет на родительское собрание, потому что там будут опять меня нахваливать: разве он этого не слышал? Все мои поступки и достижения как-то обесценивались».
Ревекка заботилась о папе, контролировала, чтобы дома было что есть, а он импульсивно не потратил все деньги в первый день зарплаты: «Ему постоянно все надо было объяснять. Например, что это не ок, когда ты бабушке месяц обещаешь помочь, но не делаешь этого. Были такие моменты, когда я шутила с друзьями, что в нашей семье один мужик — и это я».
«У него был странный характер, это правда. Он был таким стереотипным ученым, который ничего не понимает в практичности жизни. Например, он маниакально увлекался астрономией — но в жизни был совсем беспомощен».
Фото из семейного архива Ревеки
В то же время всегда надо было уметь предугадать его реакцию, случайно не сказать что-то о маме или не напомнить ее. Это было трудно: они похожи.
«Угадать не всегда получалось. Накануне девятого класса, помню, он подошел ко мне внезапно, когда я читала книжку. И начал в который раз рассказывать о том, какая мама не такая. С агрессией, злостью. И я как будто всегда себя настраивала на то, что без мамы нормально, но мне стало так больно, что я расплакалась и попросила его прекратить», — вспоминает Ревекка.
Реакции ждать не пришлось. Папа бил по всему, что видел — говорил, что дочь манипулирует так же, как и ее мать: «Но ведь не было никакой манипуляции. Я просто расплакалась. Но как только ему казалось, что я как-то похожа на маму — внешностью или характером, пытался это «выбить», — говорит девушка.
На этот раз сильнее всего пострадала рука. Ревекка держала книжку, и, видимо, из-за этого, говорит, папа сильно задел пальцы. Девочка две недели просила одноклассниц завязать ей волосы, потому что самой не удавалось: было очень больно. Один из пальцев увеличился в несколько раз и не сгибался. Отец заметил это через несколько недель — и неохотно отправил к врачу. Там зафиксировали многочисленные трещины. Спустя годы после этого, говорит девушка, папа убеждал, что не сделал тогда ничего плохого: она заслужила.
Время от времени, когда она рассказывала другим об этом, люди округляли глаза и говорили, что ее отец — деспот и тиран. «И я всегда отвечала, что нет. Просто так сложились обстоятельства. Он мог меня отлупить — а потом приходил просить прощения, и как-то оно забывалось».
Когда Ревекке было шестнадцать, отец привел в дом новую женщину.
«Я ничего не имела против — разве что удивилась. Потому что мне всю жизнь говорили о том, что священник не может второй раз жениться», — говорит Ревекка. Правда, эта история вообще не входила в канонические рамки, которые девочке навязывали все детство.
«Папа всю жизнь рассказывал, какая мама плохая, потому что бросила меня, — а тут привел женщину, у которой один ребенок от одного мужчины в Крыму, а другой, пятилетний, — у другой свекрови. Сама эта женщина занималась парапсихологией, была какой-то языческой жрицей», — рассказывает девушка.
Общение не сложилось с самого начала. Как-то новая папина избранница сказала прямо: я тебе тут устрою «сладкую жизнь», будет тебе злая мачеха. Это было последней каплей:
«Я стою посреди комнаты, на меня наезжает мачеха, папа кричит. А я начинаю собирать вещи. На улице третье января. Я понимаю, что мне некуда пойти: нигде меня не поймут. Из соседнего дома прибежала бабушка, стала в дверях и говорит — никуда не пущу. И я не выдержала и выпалила: «Или я уйду из дома, или уйду из жизни». Это была случайная фраза, чтобы меня выпустили, которая стала большой ошибкой».
Папа и мачеха позвонили в скорую и сообщили, что Ревекка планирует суицид. Ее забрали в областную психиатрическую больницу.
«Я помню этот момент — выхожу из дома и думаю: наконец-то я валю из этого дурдома».
Фото из семейного архива Ревеки
В больнице не сразу поняли, что там делает здоровый ребенок, — психиатр прямо спросил, в чем причина. Объективной не нашли. Но договорились, что для профилактики две недели Ревекка побудет там — все равно каникулы, а домой не хочется.
«Там было ужасно, но я вспоминала все медитативные практики. Наблюдала за всем происходящим как адекватный человек и представляла, что просто набираюсь разного опыта. Со мной в комнате жила девочка с маниакальными расстройствами — за пару дней мы так подружились, что я единственная могла ее успокоить», — вспоминает Ревекка.
В психиатрической больнице, говорит девушка, было проще: там сразу понятно, кто болен. «А дома взрослые люди делали что-то такое, что не налезало на голову, — абсолютно нерациональные вещи. Проще и понятнее было в больнице. Там я знала, чего ждать».
«На лечении» Ревекка просидела все зимние каникулы и Рождество — к ней единственной никто не приехал на праздники. По возвращении все домашние запретили говорить, где девушка провела это время.
Карточный дом
За несколько месяцев папа собрал вещи и уехал с новой женой жить в другое село.
«Это был год, как я сильно болела астмой. Накануне моего выпускного. Я была очень обижена: человек, который был для меня всем и ради которого я отказалась от своей мамы, просто взял, повесил детей на шею бабушке-пенсионерке и уехал. Этот карточный дом, который отец строил все время, просто развалился. Все мое детство будто прошло в каком-то самопожертвовании: я не общалась со сверстниками, только с папой. Он меня будто затянул в эту взрослую жизнь и оставил там», — говорит Ревекка.
В свои почти восемнадцать, в конце августа 2019 года, Ревекка впервые сознательно встретилась с мамой.
Первые несколько минут было очень тяжело, вспоминает, — так, будто напротив сидит посторонний человек, которому надо рассказать всю свою жизнь: о друзьях, первом парне, школе. Все те банальные вещи, которые все вокруг знают.
«В какой-то момент я просто подошла к ней и обняла. И вот стоим мы посреди города и обе плачем. Я всегда думала, что это она меня не любит: меня в этом убедили. И тут выясняется, что сколько лет я с ней не живу — столько лет она и страдает», — рассказывает девушка.
Она постепенно возобновляла общение с мамой, но было обидно, что упустила столько времени. «Когда ребенок растет, он набирается всего понемножку от родителей. У меня был только отец — и я стала похожа на него. Я много потом думала о том, как бы могло быть иначе», — говорит девушка.
Еще через несколько месяцев Ревекка окончательно переехала к маме. Бабушка не была против. Она упрекала девушку, что отец их покинул из-за характера дочери, говорила: «То у тебя раньше мама была плохая, а теперь папа. Ты в себе разберись»
«Ну, нормально, думаю я. Меня все вместе настраивали против мамы всю жизнь, начиная с моих девяти лет, а теперь обвиняют, что я считала ее плохой».
Сейчас Ревекке девятнадцать. Она уже год как живет рядом с мамой и пытается вернуть в свою жизнь все то, что прошло мимо нее в детстве.
Фото из семейного архива Ревеки
«Мама работает директоркой магазина в селе. Может, ее жизнь сложилась бы иначе, но папа не дал ей получить образование. Сказал — будешь матушкой, образование не надо. Сейчас, когда я вернулась, она просто светится от счастья», — говорит Ревекка.
Они вместе смотрят кино — мама советует что-то свое, Ревекка свое.
«Мы простили друг друга, как только увиделись. Сейчас то, что мы потеряли, не догонишь никак. Поэтому просто пытаемся прожить то, что еще можно. Хоть немножко набраться тех отношений, которых недоставало тогда. Теперь мама может просто стоять на кухне, делать что-то, говорить со мной — и внезапно расплакаться, потому что у нее снова есть дочь».
Потеря иллюзий
Потребность в привязанности к маме или папе — это жизненная необходимость и социальная норма, поясняет психотерапевтка Лариса Дидковская.
«Когда дети вырастают, у них появляется собственная версия отношений родителей. Когда они маленькие, к сожалению, есть большая опасность, что папа или мама превратят миф о партнере в месть этому партнеру. И это будет не собственная версия отца или мамы, а версия, навязанная другой стороной. Если это война, то другой партнер — враг», — говорит психотерапевтка.
Человеку важно иметь собственный образ матери или отца — сформированный лично, а не со слов других. Это нормальная потребность взрослого — понять, какими являются его папа или мама на самом деле, добавляет Дидковская.
Не у всех людей возникает желание отыскать своих родителей: некоторым достаточно оставить то представление, которое у них уже сформировано. Однако важно, отмечает психотерапевтка, сохранять связь с реальностью, а не с мифами.
«Паранойя подозрительности, что же там на самом деле, формирует поляризацию в отношении. Или мы демонизируем отца или мать, которых не знаем, или идеализируем (например, матери, которые рожают без мужа, могут говорить, что мужчина идеален и погиб в аварии или в какой-то суперважной миссии). Ничто из этого не является реальностью: это продукт воображения и вымысла. Правда где-то посередине», — добавляет психотерапевтка.
В мире фантазии и выдумки живут дети, которые зависимы от других, говорит она. Зато взрослые отличаются от детей тем, что имеют больше влияния на свою жизнь: «Меняемся мы — и меняется наше желание что-то знать о других или не знать никогда. И это тоже нормально, но это сознательный выбор. Не потому, что мама пугала — а потому, что я сам, взрослый человек, решил не знать. Из моей практики, у половины людей образ отца или матери совпадает с тем, что говорил другой партнер. Но у половины оказывается, что это совсем другой человек, чем они представляли в детстве. Человек может разочароваться, а может — нет. Вероятность 50 на 50».
Самое важное — помнить, что вся жизнь так или иначе — это потеря иллюзий.
Дом
Андрей не знает, почему разошлись его родители. Ему было лет пять-шесть. Сначала родители разошлись, потом развелись, потом разъехались. Папа уехал к себе на родину, в Черновцы, а мама осталась с сыном в Днепре.
Фото из семейного архива Андрея
«Никаких связей потом не поддерживали. Мне никто ничего не объяснял — а я и не знал, что спрашивать. Я понимал, что мы остались вдвоем, а папа уехал», — говорит Андрей. Это было в начале 80-х.
Мама об отце не говорила вообще. Совместных фотографий дома тоже не было. Возможно, говорит Андрей, их хранили в другом месте, но на глаза они никогда не попадали.
«В целом у нас все было нормально. Мы общались, нам как будто хватало друг друга, может, нам не были нужны никакие другие родственники», — говорит Андрей. Его мама работала бухгалтеркой на крупном предприятии. Андрей учился, потом пошел в армию. В начале 2000-х они переехали на другую квартиру, а мама начала ездить по работе в долгие командировки. В 2013 году мама заболела, и за полгода ее не стало. Андрею тогда было 25.
Фото из семейного архива Андрея
После маминой смерти в документах Андрей нашел несколько писем с адресом суда в Черновцах — места, где зарегистрировали развод родителей. Парень периодически думал, что было бы хорошо найти папу, но до этого не доходило: либо находились другие дела, или не знал, с чего начать поиск. Адреса или какого-то контакта родственников у него не было: «Причин можно постфактум вспомнить много. Но самое важное, пожалуй, то, что я просто привык быть один».
Отца Андрей почти не помнил. Сохранился лишь один эпизод: «Я ходил в детский сад. Был обед — и почему-то приехал папа, забрал меня. Именно ко мне. Мне тогда очень понравилось, что все дети одни, а вот ко мне он пришел — папа, да».
Фото из семейного архива Андрея
Звонок
В декабре 2020 года Андрею позвонили из Молдовы. На другом конце трубки работница программы «Жди меня» сообщила: его ищут родственники со стороны отца.
За несколько дней они созвонились. Оказалось, что Андрея на протяжении почти двадцати лет искала и ждала большая семья. С конца 90-х они писали письма — сперва на старый адрес, который знали. Потом, когда Андрей с мамой переехали, письма стали возвращаться. Новой они не знали.
«Я никогда не видел этих писем. Не знаю — может, мама их рвала еще у почтового ящика. Похоже, она была очень обижена — но почему и за что, я не знаю. Это их с отцом дело», — говорит Андрей.
Фото из семейного архива Андрея
Первые несколько минут разговора по телефону на другом конце трубки просто плакали. Тетя, сестра отца, говорила, что очень рада, что Андрей наконец нашелся: его все ждали. Особенно, говорит, бабушка — ей уже 90, и она не переставала верить, что внук найдется. Еще через несколько недель Андрей с женой поехали в Черновцы.
«Меня встретили на вокзале, слезы, объятия. И мы поехали в тот дом, где я был больше чем тридцать лет назад. Он мне показался таким маленьким — хотя тогда, в мои пять, он казался исполинским. Было так интересно через столько лет увидеть и почувствовать это все. Вспоминал, что вот тут рос орех, а я под ним сидел. В этой комнате я спал — помню эту печь, зеленый кафель. А вот здесь были клетки для кроликов, которых я обожал».
Андрея встретила вся семья — большинство из этих людей он видел впервые. Была бабушка, тети, дяди, их дети. Все вместе они праздновали день рождения бабушки и одновременно то, что Андрей наконец вернулся в их жизнь.
Андрей с родственниками
«У меня было такое ощущение, будто я смотрю на людей, которых не знаю, но и знаю одновременно. Была тихая радость от того, что у меня никого не было — и внезапно появилась семья. Я начал постепенно вспоминать, что они действительно были в моей жизни, я ценил их даже малым. И вот, сейчас они тоже есть. Мы сидели всей этой большой компанией, и было настолько весело и беззаботно, что я чувствовал: я — часть этой большой семьи», — говорит Андрей.
На этой первой встрече мужчина узнал, что отец умер за несколько лет до мамы — в 2001-м. Он ездил в Чернобыль в 1986-м, провел там несколько месяцев и из-за этого сильно заболел — недуг прогрессировал быстро.
«Я думал о том, что стоило самому начать поиски раньше. Жаль было, что не застал отца, что мы не поговорили. Возможно, что-то сложилось бы иначе — интересно, как бы было. Мне рассказали, что отец говорил обо мне постоянно, когда был жив. Я так и не узнал, почему они разошлись. Но, если честно, не знаю, как с этим разбираться — решил для себя, что мне лучше это не задевать. Это были их отношения, и теперь ничего нельзя изменить», — говорит Андрей.
Сейчас, сознается, очень хотел бы поговорить. Хотел бы рассказать обо всех своих жизненных приключениях, опыте, посмотреть на реакцию и послушать его истории. Но папы уже нет. Зато есть несколько теток, двоюродных сестер, бабушка — все те люди, о существовании большинства из которых он даже не догадывался.
«Единственное, к чему я сейчас просто не могу привыкнуть, — это к часовым семейным разговорам о жизни. Этого никогда не было в моей жизни — а теперь вот есть.
