Хадиджа и ее мальчики.
Каково это — искать семью, пропавшую в «Исламском государстве»
Автор: Катерина Сергацкова
Визуальная концепция: Катерина Сергацкова
Скульптор: Таша Левицкая
Съемка, обработка: Снежана Хромец
После разгрома «Исламского государства» тысячи людей по всему миру пытаются найти и вернуть домой своих родственников, которые несколько лет назад уехали в Сирию и Ирак, присоединившись к самой жестокой и масштабной террористической организации в современной истории. Главред Забороны Катерина Сергацкова попробовала отыскать семью украинки Татьяны Кобелевой, пропавшую в 2017 году в Ираке, и рассказывает, какие препятствия приходится преодолевать родственникам самых ненавистных людей на свете.
Татьяна Кобелева снимает очки и через секунду надевает их снова.
«Не пойму, что здесь написано. Это то, что я тебе наговорила? — спрашивает она меня и всматривается в страницу с заявлением. Следом хватается за толстую папку с бумагами и нервно вытаскивает из нее запросы в Интерпол, СБУ, офис омбудсмена, МИД, куда-то еще. — А вот это точно не нужно? Чтоб показать им, что я к ним ко всем уже обращалась, а они не ответили…»
Октябрь, 2020 год. Мы с Таней сидим в кафе возле входа в Министерство иностранных дел Украины. Точнее, я сижу, а Таня постоянно вскакивает с места и куда-то бежит — то за минеральной водой, то за печеньем, то еще за чем-то. Она то и дело хватается за свои вещи — чемодан на колесиках и сумку с документами. Ее руки трясутся, но у кого в такой ситуации они не будут трястись: Таня ждала этого момента почти пять лет.
В МИДе после долгого молчания назначили встречу с женщинами, которые добиваются возвращения своих дочерей, племянниц и внуков из лагерей беженцев и тюрем в Сирии и Ираке. Что делали их родственницы в этих странах? Жили под властью «Исламского государства» — организации, признанной террористической практически всеми странами в мире. Большинство их историй как под копирку: мужа позвали участвовать в «строительстве Халифата», семья поехала вслед за ним. Жили в «Исламском государстве», шла война, становилось все хуже. В начале 2019 года верхушка организации была разгромлена, мужья убиты, а тысячи женщин с детьми попали в лагеря, контролируемые силовиками разных стран и юрисдикций, — и теперь умоляют родных помочь им выбраться оттуда, пока не поздно.
Помогать им никто не хочет. Участники «Исламского государства» и члены их семей — это, откровенно говоря, последние люди на Земле, которым кто-либо хотел бы помогать. Да и зачем? Никто толком не знает, с какими проблемами они сталкиваются. Ведь где Украина, а где — Ближний Восток?
Татьяна Кобелева тоже не знала ничего об «Исламском государстве» — до тех пор, пока ее дочь вместе с маленьким сыном не оказались в Ираке.
1. Все началось раньше.
Фото: Снежана Хромец- Фото: Снежана Хромец
Добраться к Тане домой непросто: она живет в самом большом спальном районе Восточной Европы — харьковской Салтовке. Район построен из панелек, которые давно подлежат сносу. Квартиры в них — крохотные, как спичечный коробок.
«Я тут живу вдвоем с котом, — говорит Таня. — Но в основном просто отсыпаюсь: даже не готовлю почти. Ковыряешься тут, ложишься спать, идешь на работу — вот так моя жизнь проходит».
За окном серо-синий день. Говорят, серый — это главный цвет Харькова. Каждый день Таня дожидается заката и идет на работу в магазин.
В квартире холодно. Батареи горячие, но стены в хрущевке слишком тонкие, чтобы удержать тепло. В крохотной, темной спальне у Тани стоит старенький компьютер с пожелтевшим от времени блоком питания. Она ходит по дому в теплых спортивных вещах из флиса. Седые волосы убраны в хвостик, на шее — очки на цепочке.
Еще несколько лет назад Таня жила с дочерью Наташей (имя изменено в целях безопасности) в совсем другой квартире. Бурлила жизнь. Таня зарабатывала крохи в магазине, дочь — училась в академии управления и работала продавщицей. Наташа — моя ровесница, в этом году ей должно было исполниться тридцать два. В конце 2010-го у нее родился сын Петя (имя изменено), но пришлось воспитывать его без отца. Таня с дочерью занимались им вдвоем. Она говорит, что это «наш мальчик» — ее и дочки.
Однажды, рассказывает Таня, к Наташе в магазин пришел покупатель, молодой иорданец. Она называет его просто «студент». Иорданец приехал в Харьков учиться, как многие арабы, на врача. «Студент» завел с Наташей разговор о пустяках. Потом она случайно встретила его снова. Потом еще раз, и еще, и еще. «Студент» сказал, что эта череда встреч не случайна: им суждено быть вместе. Он стал ухаживать за Наташей и вскоре переехал к ней. Они расписались.
Все это развивалось втайне от Тани примерно полгода, — до тех пор, пока события не приняли пугающий оборот. Таня вспоминает, что был конец 2013 года, когда дочь позвонила и рассказала ей, что хочет сбежать.
«Он ее избивал, ломал ее характер, — рассказывает Таня. — Шокером ее пугал. Угрожал: у нас финансы, у нас сила, говорил — я тебе лицо оболью кислотой, если ты вдруг вздумаешь уйти. Не давал ей работать. Она его боялась, но рассказывала об этом только своим подругам. Знала, наверное, мой взрывной характер: что я за своих детей могу беду сделать. Поэтому ничего не говорила и все это терпела».
Однажды, рассказывает Таня, он выкинул с восьмого этажа ноутбук, который она подарила дочери.
«Мама, скажи спасибо, что не меня», — вспоминает Таня слова дочери.
Таню это не на шутку разозлило. Когда она была еще ребенком, ее избивал отец. Мать умерла, когда Тане было девять, и защитить ее от тирана было некому. Потом был муж — тоже издевался, развелись.
«Я увожу дочку на край города, снимаю комнату, прячу там, — вспоминает Таня. — Она пишет заявление на развод, [ходит] по судам. При этом она учится, работает, и ребенок в садик ходит».
Но дальше…
Ноябрь. В Харькове — серая жижа под ногами. Таня бегает между работой, домом, дочерью и детским садом. Тяжело, но все же лучше, чем было. Вдруг, рассказывает Таня, «студент» вылавливает Наташу после занятий и говорит: «Все, больше не буду тебя обижать, прости, был неправ».
«Что наши девочки делают в таких случаях? — говорит Таня. — Верят. И вот уже они переезжают на ее квартиру, он ставит ей на телефон «слежку», запрещает общаться с подругами, водить ребенка в садик. Но она говорит — мама, я хочу замуж, я буду послушной. Не хочу, говорит, как ты, жить одна с ребенком. Буду, говорит, его слушать — и все будет хорошо».
Наташа со «студентом» и сыном возвращается в свою комнату в коммуналке.
Лето 2014-го. В Украине идет война. В Харькове это ощущается как нигде остро: с Донбасса постоянно привозят раненых. В городе появляются тысячи вынужденных переселенцев и людей в военной форме.
Наташа гуляет с сыном во дворе и встречает девушку в хиджабе, Сабину (имя изменено) — тоже с ребенком. Оказалось, что она живет в соседнем доме. Разговорились. Та рассказала, что уже семь лет «в исламе». Стали общаться, Наташа заинтересовалась «правилами ислама». Муж не запрещает видеться с новой знакомой — напротив, говорит, что с ней «можно». Так проходит больше года. Они начинают ходить друг к другу в гости, проводить время вместе. В какой-то момент, говорит Таня, Сабина уговаривает Наташу снять отдельную квартиру для себя и мужа, чтобы не было лишних ушей. А по соседству селятся её знакомые — двое мужчин из Азербайджана и России. Дочь не рассказывает ничего матери: та узнает все из третьих уст либо догадывается сама.
Таня уверена, что на тот момент Сабина и те мужчины входили в группу вербовщиков «Исламского государства», которым платили за поставку живой силы в Сирию. Ей кажется, что она подсыпала ее дочери «психотропные вещества» в еду, но доказательств у нее нет — только догадки. Ее дочь не могла, говорит Таня, ни с того ни с сего попасть к таким людям на крючок.
Она показывает мне фотографии: вот дочь выступает на концерте в честь окончания колледжа, вот она открывает «Ледовую арену». Следующее фото — дочь уже в хиджабе.
«Как она могла сама, по своей воле, поехать в эту Сирию? Она же умная девочка!» — сокрушается Таня.
Летом 2015-го Сабина предложила Наташе поехать в Турцию — развеяться и отдохнуть от войны. Наташа согласилась, ей и сыну помогли сделать загранпаспорта.
Вскоре она позвонила маме и сказала, что ее с сыном везут в Борисполь в аэропорт. Таня насторожилась. Дочь добавила: «вокруг много мужчин». Так и сказала — много мужчин. Тон дочери показался ей странным. После этого звонка связь с Наташей прервалась.
2. Все случается впервые.
- Фото: Снежана Хромец
- Фото: Снежана Хромец
Спустя пару недель Наташа позвонила Тане с телефона Сабины и сообщила: «Мама, нас садят в автобус». Сказала, что будет тур по Турции. На фоне, вспоминает Таня, плакал ее внук, — кричал, что хочет домой. На уточняющий вопрос Наташа вдруг сообщила, что ее тошнит и что кто-то ей «дал таблетку». Как потом узнает Таня, дочь была на первых неделях беременности. После того разговора Наташа пропала с радаров на долгих три месяца.
«Исламское государство Ирака и Леванта» образовалось в 2013 году из иракского подразделения джихадистской организации «Аль-Каида» и ее сирийских приверженцев. Террористы выступили на стороне оппозиции действующему президенту Сирии Башару Асаду, которого в ходе протестов, получивших название «Арабская весна», с 2011 года безуспешно пытались свергнуть. В начале 2014-го группировка начала воевать с бывшими союзниками — «фронтом Аль-Нусра» и «Свободной Сирийской армией» — и захватывать все больше территорий. Летом 2014-го ИГИЛ под руководством грузинского чеченца Тархана Батирашвили, известного как Абу Умар аш-Шишани, вторгся в Ирак и захватил второй по важности город страны — Мосул. В главной суннитской мечети, ан-Нури, глава ИГИЛ Абу Бакр аль-Багдади провозгласил Халифат. После этого на захваченные организацией территории хлынули тысячи людей со всех концов света — чтобы жить в мире, где все работает по «правилам ислама».
К лету 2015-го ИГИЛ контролировал уже 40% территории Ирака и 70% — Сирии. На тот момент уже весь мир знал, что в «Исламском государстве» казнят тысячи христиан и мусульман, не соблюдающих строгие законы радикальной версии ислама.
До исчезновения дочери Таня никогда не слышала о проблемах на Ближнем Востоке и не была в курсе существования «Исламского государства». Вскоре после того, как дочь улетела «в Турцию», Таня побежала в полицию и заявила о пропаже. В полиции зарегистрировали дело об умышленном убийстве.
Потом она побежала в Службу безопасности и харьковский Интерпол. Но там ей сказали, что Наташа взрослая девочка и вольна сама выбирать, куда и с кем ей ехать. Родственники иорданского «студента» обратились в турецкую полицию и там их убедили: дальше Турции пара не проедет, мол, за ними «наблюдают».
В СБУ Тане рассказали про «Исламское государство» и про то, что за каждого отправленного в ИГИЛ человека вербовщики, скорее всего, получили по несколько тысяч долларов. Даже за ребенка в утробе — так ей сказали.
А потом…
Дочь вышла на связь с Таней уже осенью — снова с чужого телефона. Она не сказала, что произошло. Говорила тихо и вкрадчиво. Таня задавала ей миллмион вопросов, но дочь почему-то не отвечала на самый главный — где она. Позже, вспоминает Таня, ей рассказали, что во время «тура по Турции» Наташу с сыном вывезли сначала в Газиантеп — большой город на юге страны — и оттуда через границу в Сирию. Но Сирия большая. Куда именно их поселили, она не знала.
Наташа выходила на связь почему-то всегда ночью. Таня думала: ну, раз все спят, можно поговорить.
«Спрашиваю: что в окно видно? В какой ты стране? Ты одна? — вспоминает Таня. — А она на ислам переходила [цитировала Коран]. Слышу — рядом шорох. Я такая [говорю ей]: поняла. Рядом с ней постоянно кто-то был, контролировал. Я ей говорила: мы тебя за любые деньги выкупим, ты только скажи, кому платить».
Однажды, вспоминает Таня, когда вокруг никого не было, дочь сказала ей: «Мама, думай, что говоришь, здесь все прочитывают, все прослушивают, здесь режут головы, ты пойми, куда я попала».
Таня показывает мне фотографии дочери, сделанные в конце 2016-го. Молодая женщина с приветливой улыбкой обнимает худощавого мальчика лет семи. Она одета в черный хиджаб, на фоне — голая стена. Никаких деталей, по которым можно было бы догадаться о месте. Таня говорит, что эти фото были сделаны в подвале дома, в который поселили дочь с детьми, когда шли обстрелы. Младшему сыну был уже почти год.
«Только ты их не переснимай, никому нельзя их показывать — ее там могут за это убить!» — говорит она.
Женщинам, жившим в семьях боевиков «Исламского государства», запрещали сообщать близким, где они находятся. За разговорами с «домом» пристально следили игиловки из «хизбы» — женской шариатской полиции. Любые попытки передать данные о местонахождении и пожаловаться на условия жизни карались в лучшем случае тюремным сроком, в худшем — пытками и смертной казнью. Свидетельств о жестокости боевиков «Исламского государства» на тот момент было уже предостаточно, чтобы понять, насколько все серьезно.
«Иногда их выводили в магазин, — вспоминает Таня. — Тогда дочка звонила мне и говорила: если я пропаду со связи, никогда никому не набирай, от кого я звонила. Она знала, что я начну кучу вопросов задавать, а ей от этого будет плохо. Однажды они были в магазине, и я услышала, что [старший сын] плачет. Я спросила, в чем дело, а она говорит — он не хочет быть на улице, хочет обратно в комнату. Я так поняла, что там вокруг были люди с оружием, он их боялся».
Тем временем…
Таня была не единственной. К лету 2015-го уже тысячи родителей знали, куда пропали их дети. Ботагоз Махатова, участница движения казахстанских родителей, выступающих за поиск и возвращение своих детей, живших под властью «Исламского государства», говорит, что в 2013-м пятеро родителей ездили в Сирию, чтобы уговорить своих детей вернуться — но смогли забрать только родившихся там внуков. Они были одними из первых, кто попробовал остановить утечку граждан на войну в чужую страну.
В тот период в Сирию уехало около двух тысяч молодых людей из России — в основном из республик Северного Кавказа и Татарстана. Примерно столько же людей отправилось воевать за «Исламское государство» и другие радикальные исламские группировки из Узбекистана, Казахстана, Кыргызстана и Азербайджана. Во всех этих странах стали формироваться закрытые объединения родителей, ищущих своих родных на захваченных ИГИЛ территориях. Они обменивались между собой переживаниями и информацией о том, где могут быть их дети. В новостях о таких вещах не говорили: напротив, власти в большинстве постсоветских стран издавали специальные законы, которые запрещали открыто рассказывать о вещах, связанных с «Исламским государством». Родители рисковали оказаться за решеткой из-за поступков своих детей.
Таня не понимала, как устроен мир, в который попала ее дочь. От новых знакомых из этих родительских групп она узнала, что Наташу теперь называют Хадиджей, а старший сын из Пети превратился в Муслима. Младшему, новорожденному, тоже дали арабское имя.
Еще Таня узнала, что ее дочь с детьми живет в Мосуле — иракской столице «Исламского государства». Именно оттуда она вышла с ней на связь в последний раз в феврале 2017-го.
3. Свидетели.
- Фото: Снежана Хромец
- Фото: Снежана Хромец
Через Турцию в Сирию в то время ехали самые разные люди, и родители как один говорят: не смогли удержать.
Рушена Тахиржанова — молодая крымская татарка. Она уехала из Киева в Турцию, а затем в Сирию, когда ей только исполнилось 18. Говорит, что поехала вслед за чеченцем, с которым познакомилась онлайн, — и даже представить себе не могла, чем обернется это знакомство. Мы с ней обмениваемся аудиосообщениями через мессенджер. Она находится в женской тюрьме в Багдаде: иракский суд приговорил ее к 20 годам заключения за участие в «Исламском государстве». Рушена жила в Мосуле, но до полного разгрома группировки выехала в Талль-Афар, и уже в августе 2017-го сдалась вместе с другими женщинами курдской армии Пешмерга.
О сложной участи Рушены рассказывала в 2018 году русская служба ВВС, а меня в первую очередь интересует другое: видела ли она в Мосуле Хадиджу. Она подтверждает: видела и даже дружила с ней.
«В последний раз мы с ней виделись в больнице в Мосуле, — говорит Рушена. — Это было в феврале [2017-го]. Я приходила к ней каждый день. У нее было двое детей, она была очень хорошая девушка — жизнерадостная, общительная».
Рушена говорит о Хадидже в прошедшем времени: думает, что та вряд ли смогла бы пережить бомбардировки.
«Бомбили очень сильно, просто нереально», — вспоминает она.
Иракские власти вместе с силами коалиции отвечали на атаки ИГИЛ артиллерией и авиацией. Каждый день погибали сотни людей с обеих сторон.
В феврале иракская армия полностью освободила восточные районы Мосула и начала наступление на западную часть города. На тот момент военные уже восстановили контроль над мосульским аэропортом и военной базой аль-Газлани на юге, а центр и север города оставались под контролем боевиков. Рушена рассказывает, что в феврале командиры «Исламского государства» перевезли их в республиканскую больницу на севере Мосула, думая, что там будет безопасно и по ней не станут вести атаку с воздуха. Это было ошибкой: как только иракские спецслужбы узнали, что игиловцы держат в больнице семьи иностранцев, тут же начали ее бомбить.
«Нас эвакуировали оттуда. Меня увезли в Талль-Афар, и больше я Хадиджу после этого не видела. Но то, что она оставалась в Мосуле — это точно», — говорит Рушена.
На тот момент первый муж Хадиджи, иорданский «студент», уже погиб — совершил теракт в Ираке еще в октябре 2015-го. Рушена говорит, что после этого Хадиджа вышла замуж второй женой за мужчину из России. Из какого он был региона и как его звали, она не знает.
А дальше…
Меня знакомят с Фатимой — чеченкой с немецким паспортом. Она не называет своей фамилии, чтобы не навредить семье. Фатима уже пару лет как вернулась в Германию из Ирака. Начиналось все примерно так же, как у других: муж сказал, что едет работать в Сирию на благо «Исламского государства», и она решила ехать с ним. Говорит, что не представляла, как будет жить без мужа с двумя маленькими детьми. К тому же он сказал ей, что там — «как Саудовская Аравия или Кувейт, только беднее». В июле 2015-го они оказались в сирийской Ракке, а оттуда их переправили в Мосул.
Когда началась операция по освобождению Ирака от ИГИЛ, Фатиму вместе с другими семьями стали перевозить с места на место. В апреле 2017-го ее поселили в район, который и она, и другие русскоязычные женщины, жившие в Мосуле под ИГИЛ, называют Бабатоб. Это Баб аль-Тауб — место в районе автовокзала. «Баб» на арабском означает «ворота». Автовокзал граничит со старым городом и возле него располагается большой базар. Игиловских жен водили туда по выходным за покупками.
Мосул до всех разрушений, 1932 год.
Фото: American colony photographers / WikimediaМосул до всех разрушений, 1932 год.
Фото: G. Eric and Edith Matson Photograph Collection / Wikimedia
Фатиму поселили в большое трехэтажное здание вместе с другими, как она говорит, «семейными».
Там она познакомилась с Хадиджей.
«Она готовила для детей еду, а мне вещи не успели привезти — и я попросила ее: можешь ли ты моим детям дать что-то [поесть], хоть чашечку? Она предложила лапшу, — вспоминает Фатима. — Для меня она очень хорошая женщина, добропорядочная. Близко я с ней не общалась, но когда какие вопросы [были], мы сидели и разговаривали. Она очень много занималась со своим старшим сыном. Несмотря на то, что школы не было, он знал математику. У нее все внимание было на детей. Когда другие женщины болтали, сплетничали, она занималась детьми».
Фатима говорит, что спустя месяц их снова эвакуировали. На тот момент Хадиджа была в статусе вдовы: погиб ее второй муж. Поэтому, говорит Фатима, ее переселили в дом для вдов, а Фатиму — снова в дом для «семейных».
Кольцо вокруг «Исламского государства» с каждым днем сужалось. Иракская армия стреляла из минометов, а с неба по домам била авиация. Ключевые бои сосредоточились в старом городе, и передвигаться по нему становилось все сложнее. Фатима вспоминает, что летом эвакуация из одного квартала в другой стала происходить чуть ли не каждый день. Женщин и детей перемещали все ближе к реке — туда армии было сложнее пробраться.
«Был июнь, когда нас слишком окружили. Семейных и вдов перевезли в один дом, — рассказывает Фатима. — По нам кидали ракеты, все сидели в страхе. Когда я зашла в дом и попросила место для себя и детей, меня провели в подвал — и там я увидела Хадиджу. Она была с [обоими] детьми, не ранена».
Спустя месяц кольцо окончательно сомкнулось и иракская армия объявила о победе над «Исламским государством» в Мосуле. Фатима с детьми попали под авианалет в одном из кварталов на склоне у Тигра, она чудом выжила и сдалась солдатам. О судьбе своих детей она ничего не знает до сих пор.
4. Территория.
- Фото: Снежана Хромец
- Фото: Снежана Хромец
В марте 2017-го я поехала в качестве репортерки «Громадского» в Ирак, чтобы собственными глазами увидеть, как идет борьба с «Исламским государством». Одной из ключевых точек, за которую шли долгие бои, был музей Мосула. Он хранил уникальные скульптуры и археологические находки времен Месопотамии. Когда «Исламское государство» захватило северо-западные территории Ирака, боевики стали разрушать памятники культуры. Они превратили музей в типографию для печати пропагандистских газет. В марте музей перешел под контроль иракской армии, но по-прежнему обстреливался боевиками из кварталов через дорогу.
Только спустя три года я узнала, что в это время совсем неподалеку оттуда жила Хадиджа и ее мальчики.
«Нас постоянно перевозили в машинах, — вспоминает Фатима о последних месяцах жизни в старой части Мосула. — Обычно [в дом] заходил мужчина и говорил: собирайтесь, эвакуация, иракская армия близко. И мы от страха собирались и бежали — настолько боялись увидеть [солдат]. Нам говорили, что они всех расстреливают, а женщин насилуют».
С конца апреля семьи боевиков жили в старом городе. Дома там вплотную прилегают друг к другу — так близко, что автомобилям по улицам не проехать и остается только передвигаться пешком.
«Нам говорили, что в эти узкие улицы военная техника не проедет, поэтому нам там безопаснее, — рассказывает Фатима. — Но они вместо этого постоянно кидали ракеты [с воздуха]».
В последние два месяца боевики перемещались по совсем узкому периметру — от одной точки до другой можно было дойти пешком за 15-20 минут. Армия постепенно вытесняла их к реке.
«В конце июня — начале июля нас стали переводить все глубже, — вспоминает Фатима. — И в самом конце [спецоперации] мы занимали уже последние кварталы возле реки».
Тем временем…
Каждый день Таня просыпается с вопросом: могла ли ее дочь с внуками выжить?
Карты военной операции, опубликованные иракскими властями, и данные миссии ООН показывают, что больше всего разрушений в ходе освобождения старой части Мосула пришлось на Баб аль-Тауб и на символический центр старого города — мечеть ан-Нури, в которой в 2014-м был провозглашен игиловский Халифат. Ее показательно разрушили 25 июня — примерно тогда, когда Фатима в последний раз видела Хадиджу. Кварталы на берегу Тигра были повреждены гораздо меньше.
Мечеть ан-Нури в 1932 году. Фото: American colony photographers / Wikimedia Мечеть ан-Нури в 2018 году. Фото: EU Civil Protection and Humanitarian Aid / Flickr
Боевики не выпускали жителей из своих кварталов под угрозой убийства. Семьи иностранцев представляли для них особую ценность, поэтому их постоянно перемещали в самые защищенные места, но запрещали покидать территорию «Исламского государства».
Научная сотрудница программы по международной безопасности Девис центра (Гарвардская школа им. Кеннеди) Вера Миронова, наблюдавшая за мосульской операцией от начала до конца и в мельчайших деталях знающая, как проходили бои, говорит, что несмотря на окружение, военные предоставляли боевикам «зеленый коридор», чтобы те покинули город. Она утверждает, что ИГИЛ неоднократно вывозил автобусы с женщинами и детьми в Талль-Афар — небольшой город к северо-западу от Мосула, возле границы с Сирией. Это подтверждает мне и одна из женщин (она попросила сохранить анонимность), которую боевики провезли через такой «зеленый коридор».
Тем, кому удалось попасть в Талль-Афар, повезло гораздо больше, чем «мосульским». В конце августа 2017-го курдская Пешмерга освобождала часть города и предоставила женщинам и детям возможность сдаться. Официально власти Ирака говорят, что в плен сдалось более 1400 человек. Среди них были и те, кто до этого жил в Мосуле, в основном все — граждане стран постсоветского пространства. Из иностранцев, остававшихся в Мосуле, сдалось лишь несколько десятков человек.
Фатима рассказывает, что в конце июля, когда старый город окончательно окружили, она была среди немногих иностранных женщин «Исламского государства», которые живыми попали в руки властей. Их увезли в Багдад и судили в местном суде. Всем дали по 15-20 лет заключения, кроме Фатимы — ее признали виновной только в незаконном пересечении границы Сирии с Ираком и освободили спустя год: немецкие власти приложили усилия к тому, чтобы снять с нее обвинения и вернуть домой.
Сколько человек погибло со стороны «Исламского государства» в боях за Мосул, неизвестно. Вера Миронова говорит, что власти не считали эти потери. Она утверждает, что тела свозили в морг города аль-Гияра (Al Qayyarah) под Мосулом — там располагается военно-воздушная база иракской армии. В одном из отчетов HRW также говорилось о том, что в этом городе правозащитники обнаружили массовое захоронение сторонников ИГИЛ, убитых иракскими парамилитарными группировками.
Проблема еще и в том, что власти Ирака не отвечают на журналистские запросы и уклончиво рассказывают о результатах военной операции против «Исламского государства». А те данные, что они называют, часто не соответствуют реальности. Например, генерал-лейтенант командования объединенных операций Абдул Амир Яраллах сообщил во время общения с прессой, что за 11 дней боев за Талль-Афар военные убили более 2000 боевиков ИГИЛ и 50 террористов-смертников. А международная организация Human Rights Watch опубликовала данные о том, что курдская Пешмерга в начале сентября казнила более 400 членов ИГИЛ, пойманных либо сдавшихся во время боев на севере города. Вера Миронова считает, что даже эти данные далеки от действительности.
Если Хадиджа погибла, то найти подтверждение этому практически невозможно.
Но если она выжила — куда она могла попасть?
5. Тайные тюрьмы.
- Фото: Снежана Хромец
- Фото: Снежана Хромец
В октябре 2020-го Таня вместе с еще тремя женщинами вышла на пресс-конференцию в Киеве, где рассказала свою историю. Это был первый раз, когда женщины, пытающиеся вернуть своих родных из лагерей и тюрем Сирии и Ирака, заговорили публично. Раньше они молча писали письма в МИД, правительство и Офис президента, но это не работало — никто не хотел браться за спасение жен и детей террористов самой опасной организации в мире. В МИДе знали о проблеме с самого начала, но выбрали тактику молчания — об этом мне неоднократно говорили в руководстве министерства.
После пресс-конференции министерство иностранных дел вышло на контакт с женщинами. Фатима Бойко, лидерка украинской группы родственников женщин, желающих вернуться домой из Сирии и Ирака, буквально вынудила чиновников заняться проблемой. На закрытой встрече в министерстве женщинам представили координатора от МИДа и пообещали, что до Нового года вернут женщин и детей из сирийских лагерей Аль-Хол и Родж. Процесс пошел.
Таня держалась на этой встрече особняком. Она была единственной, у кого уже несколько лет нет связи с семьей или даже намека на то, где их искать. В министерстве ей сказали: напишите письмо, изложите свою историю — а там посмотрим. Она возмутилась, ведь уже столько раз писала одно и то же, — но написала. Запрос передали в консульскую службу в Багдаде, а там пообещали разослать запросы во все тюрьмы и детдома Ирака.
Но в Ираке существуют места, куда никакие запросы не дойдут. Это тайные тюрьмы.
В ноябре 2020-го в ООН заявили о том, что насчитали в Ираке около 420 секретных мест, где незаконно удерживают тысячи людей. В организации обратили внимание на то, что проблема не решается годами и ситуация особенно обострилась после разгрома «Исламского государства». Многие люди исчезли во время боевых действий, а позже с их родственников требовали выкуп за освобождение.
Эти исчезновения связывают с группировками «народной мобилизации», или ополченцами — на арабском их называют al-hashd al-shaabi, или просто Хашд. В них в основном состоят мужчины, принадлежащие к персидскому систанскому этносу, который ассоциирует себя с частью народа Ирана и Афганистана. Большинство из них являются шиитами, и борьба против «Исламского государства» и мусульман-суннитов для них — «богоугодное дело». Хашд формально контролируются советником по нацбезопасности Ирака и получают зарплату от государства. Официально в стране насчитывается около 140 тысяч членов таких группировок — и они фактически неуправляемы.
Весной 2017-го правозащитная организация Human Rights Watch обвинила Хашд в массовых внесудебных казнях. Примерно тогда же стало известно, что начиная с 2014 года в Ираке пропало около 4000 человек — это связали с секретными тюрьмами, которые контролируют Хашд. Член иракского парламента Зана Саид признавал, что в Багдаде есть улицы, по которым даже депутатам было бы неразумно ходить, поскольку «такие улицы не контролируются правительством, и группы преступников нападают на граждан, похищают и убивают всех, кого хотят». А в ноябре 2020-го HRW снова обратила внимание на то, что за большинством исчезновений в стране стоят именно Хашд.
Исследовательница Вера Миронова говорит, что в течение всей военной операции в Ираке наличие группировок Хашд становилось проблемой для регулярных войск. В исчезновениях, торговле людьми и внесудебных казнях игиловцев и людей, которых принимали за врагов, были виновны в основном Хашд, но тень ложилась на все силы спецоперации.
Тем временем…
Украинка Рушена Тахиржанова пришла сдаваться властям в Талль-Афар вместе с сотнями других семей, живших под властью «Исламского государства». Та часть города, куда они вышли, находилась под контролем курдской армии Пешмерга. Большинство женщин с детьми после этого передали властям в Багдад, но с Рушеной произошло иначе: ее похитили. Рушену и еще два десятка женщин усадили в автобус и увезли в Барталлу — небольшой городок, расположенный между Мосулом и курдистанским Эрбилем. Там находится тюрьма группировки Хашд, которой руководит Абу Джафар.
«Нас держали в доме почти полгода и практически не выводили на прогулку, — рассказывает Рушена. — Мне удалось подкупить одного солдата и выйти на связь с семьей. Мама с сестрой подняли шум, обратились в органы власти, и меня перевезли в тюрьму в Багдад».
Рушена утверждает, что Абу Джафар намеревался продать ее и других женщин, которые находились в тайной тюрьме, в рабство в Иран.
«К нам приезжали иранцы и говорили: выбирайте Иран, это хорошая страна — тоже исламская, — вспоминает Рушена. — Они говорили, что будут забирать нас группами по 20 женщин».
Человек, исследовавший проблему торговли людьми между группировками Хашд и гражданами Ирана, в разговоре со мной попросил не называть своего имени, поскольку считает эту тему опасной для тех, кто изучает ее изнутри. Этот источник считает, что группировки Хашд со времен военной операции против «Исламского государства» наладили каналы торговли людьми с Ираном и Афганистаном. Многие женщины и подростки, жившие под ИГ и попавшие в руки к таким группировкам, оказались потом в военных лагерях этих стран. Вызволить их оттуда практически невозможно: ни у кого из них нет документов и связи с домом, а родные не знают, как их искать.
6. Пустота.
- Фото: Снежана Хромец
- Фото: Снежана Хромец
Мы с Таней пьем кофе в ее кухоньке на окраине Харькова. За окном — одинокие голые тополя, в заварочном чайнике — окаменелый и посиневший от плесени лимон. Стол завален фотографиями детей: большинство из них — снимки старшего внука от рождения до последних фотографий, которые Наташа прислала в конце 2016-го.
«Посмотри, видно же, что у него улыбка тут натянутая, — сокрушается Таня. — Она ему сказала — улыбайся. И он улыбается, но видно, что не по-настоящему».
Таня выпивает пару таблеток валерьянки и заваривает себе гранулированный «Нескафе». Следом она выпьет еще несколько банок энергетика.
Вечером Таня должна идти на работу. Она работает в ночную смену уборщицей в круглосуточном магазине. После 12 часов работы, рано утром, она возвращается в свою крохотную холодную квартирку, ложится спать и спит до вечера. Иногда она проводит на ногах больше 30 часов подряд. Выходных не берет: старается занять себя на полную, чтобы ни о чем не думать. Да и платят в магазине копейки, поэтому приходится брать больше смен, чтобы хоть что-то заработать.
С тех пор как дочь с внуками пропали, жизнь Тани превратилась в тягучую, опустошающую рутину. Долгие поиски ни к чему не привели: нет даже малейшей зацепки. Есть только ускользающие воспоминания и фотографии четырехлетней давности.
«Я виню себя, что не помешала ей уехать, — говорит Таня. — Я плохая мать, я должна была не дать ему сломить волю дочки. Надо было ее спрятать где-то, и ребенка забрать».
Но все же…
За четыре года, прошедших с тех пор, как Наташа оказалась в «Исламском государстве», Таня не встречала ни сочувствия, ни участия от людей, к которым обращалась. В спецслужбах от нее все время пытались отделаться, в правительстве молчали. Один только раз ей удалось прорваться в окружение президента Владимира Зеленского — там ей организовали встречу с харьковским губернатором. Встреча была короткой и безрезультатной. Таня говорит — ей намекнули, что возвращение близких из тех краев будет стоить ей «суммы с шестью нулями».
«Одна женщина, говорят, заплатила такие деньги — и ей помогли вытащить родных, — рассказывает Таня. — Но она для этого квартиру продала. А мне продавать нечего».
Украина на официальном уровне никогда не признавала, что ее граждане уезжали воевать за «Исламское государство». Эта тема — табу для украинских чиновников. Именно поэтому на заявление женщин на октябрьской пресс-конференции в МИДе отреагировали быстро: не хотели заработать себе репутацию совсем уж безразличных.
Но так происходит далеко не везде. Примером для всех, кто столкнулся с проблемой поиска и возвращения родных из «Исламского государства», является Казахстан. Тысячи казахов уехали в Сирию и Ирак воевать на стороне террористов. Тем не менее в 2019 году правительство начало проводить операцию «Жусан» («Степная полынь») по возвращению своих граждан из тюрем и лагерей. За год смогли вернуться более 600 человек, из них 407 детей. А в конце 2019-го прошла спецоперация «Русафа» — вернули 14 казахских детей из одноименной багдадской тюрьмы, где отбывают наказание их матери.
Лидерка казахстанской группы родителей Ботагоз Махатова говорит, что вначале, когда стало ясно, какие масштабы приобретает война в Сирии и Ираке, все были фрустрированы и не понимали, что делать. Ее сын в 2013-м уехал в Сирию, завел там жену и детей, но через три года погиб во время обстрела. Она хотела вызволить невестку с внуками, пока они живы. Вместе с другими родителями она обратилась к министру по делам религии Казахстана. Он согласился помочь и организовал серию «круглых столов», где родители рассказали о судьбе своих родных, а также поднял вопрос перед президентом Нурсултаном Назарбаевым. Сказал, что своих граждан оставлять там, в опасности, нельзя.
Родители вместе с представителями правительства создали рабочую группу: составляли официальные письма, списки на возвращение, создавали визуальные материалы на русском и английском языках, чтобы распространять везде, где это могло пригодиться. В итоге их услышали: Казахстан договорился с Сирией о возвращении своих граждан. Невестка Махатовой с детьми вернулась домой. После возвращения нескольким женщинам присудили тюремные сроки за пропаганду, но основная часть вернувшихся просто прошли курс реабилитации.
«Мы просили правительство помочь нам и взамен обещали, что берем до конца жизни ответственность за них, что они пройдут реабилитацию, а дальше мы их будем поднимать, — говорит Ботагоз Махатова. — Тут действует такое правило: если родители не берут на себя такую ответственность, то и государство не возьмет».
Тем не менее около ста казахских семей до сих пор не знают, где их родные: в последний раз их дети выходили с ними на связь из Ирака в начале-середине 2017-го — тогда же, когда и Танина дочь. Большинство из них были в Мосуле, часть — в Талль-Афаре.
7. Один мальчик.
- Фото: Снежана Хромец
- Фото: Снежана Хромец
Я показываю Тане фото, которое нашла у одного информагентства: у стены на корточках сидит мальчик. Ему примерно семь лет на вид. Он смотрит в сторону, задумчиво положив указательный палец на подбородок. На ногах — тапки не по размеру. Вокруг десятки женщин в черных, полностью закрывающих лицо никабах, и множество детей разных возрастов.
Это Танин внук.
По крайней мере, он выглядит точь-в-точь как он. Снимок сделан 30 августа 2017-го в районе Аль-Аядийя (Al-Ayadiya) на севере Талль-Афара. Именно в это место в течение трех дней — с 28 по 30 августа — пришли сдаваться более 1400 женщин с детьми из «Исламского государства».
Таня видела этот снимок раньше, но, говорит, не обратила внимания.
«Я искала сердцем: мое — не мое, — признается она. — Не смотрела на детали».
Я показываю ей детали: вот линия волос, как у ее внука. Вот одинаковые мочки ушей. Вот завитушка на лбу. Особый рельеф черепа. Такие же глаза и овал лица. Такая же впадина на шее. Такой же рост, такой же возраст.
Есть и короткое видео: на нем видно, как мальчик, посматривая в камеру, что-то жует — волонтеры международных миссий раздали детям еду.
«Но маленького рядом с ним нет», — говорит Таня.
«Да, и мамы нет, — говорю я. — Зато теперь знаем, что старший жив».
«Теперь наша задача, — говорю я Тане, — узнать, куда отправили внука после Аль-Аядийи». Таня соглашается.
«Слушай, а я тебе не рассказывала свой сон? — вдруг говорит она. — Он был такой реальный — цветной, даже с запахами. Вот послушай».
8. Сон Тани.
- Фото: Снежана Хромец
- Фото: Снежана Хромец
«Раз — и я стою. Дорога из булыжника. Лето, тепло, деревья зеленые. Тут домики, лотки, столики. Стоят мужчины и много-много товара.
Я стою и не могу понять, где нахожусь — как будто кинули. И слышу: «Девушка, подходите, покупайте». И у меня в голове: «О, они знают русский язык». Подхожу — три мужчины. Показываю им фотографию. На фотографии моя дочь и внук. Я говорю: «Я потеряла дочь и внука. Вы что-нибудь знаете или видели?» Они внимательно смотрят на фотографию, потом отворачиваются и на своем начинают говорить, — русский уже не понимают. И я понимаю, что они что-то знают, но говорить не будут.
И вот я иду по этой дороге. Поселочек. А потом уже в интернете я увидела, какие дома в Сирии, какие в Ираке — похожие. […] И земля как в пустыне сирийской, иракской.
Вижу — стоит моя дочь. Я говорю, что ищу их. Я спрашиваю про внука — она отвечает, что он кушает. Я предлагаю идти домой. И идем мы обратно по берегу: справа гора, а слева вода.
И тут в воду заезжают две огромные фуры, с фур выходят мужчины с собаками, собаки на поводках, на цепях, рвутся в нашу сторону. И откуда ни возьмись — огромное количество людей. И все лезут на гору, и мы лезем на гору. Лезем, а земля сыпется. Я толкаю внука, чувствую его вес. Мы гребем, люди гребут, земля сыпется, ни конца ни края. Кто-то срывается в воду — плюх! И собаки рвут. Снова кто-то срывается, плюх, собаки рвут, — а гора не заканчивается. Мы как на одном месте карабкаемся. Я не удерживаюсь и смотрю вниз. И вижу, что собаки рвут не людей. Они дерут друг друга, сдирают шкуры. Вода между берегом и фурой становится черно-красной, как бурлящая кровь. И вдруг — тишина.
Я поворачиваюсь — на горе никого нет. Ни людей, ни моей дочери, ни моего внука. Я вниз — собаки, мужчины заходят в фуры, и вода становится снова прозрачная-прозрачная, берегов не видно. И слышу где-то там, за водой: «Мааа-мааа…» Понимаю, что мне туда нужно.
Оп — и передо мной пустыня, решетки, казармы. Ни единого человека. Ни единого кустика. Ни единого деревца. Я понимаю, что мне нужно пробраться в первую казарму. Но это охраняемая территория. Я нахожу калиточку и пытаюсь тихонечко пробраться. Поворачиваю голову — а там мой внук.
Я его хватаю на руки, прижимаю. И понимаю, что дальше я не смогу искать дочь, мне нужно его вынести. Я его прижимаю к себе, иду на выход, и у меня такое ощущение — чужой. Я смотрю ему в лицо — да нет, мой, родненький. Потом снова прижимаю — чужой! Я потом поняла, что я его найду, но он уже там жил, много чего видел, — он меня, может, уже не помнит.
Я выношу его. Стоят качели недалеко, магазинчик стоит, песочница. Я сажу внука на качельку, говорю: «Покатайся чуть-чуть, щас бабушка придет». И сама иду в первую казарму, захожу — очень много девушек. Кровати чисто застеленные, и девчонки как между собой — у одной в полотенце волосы завернутые, как голову помыла, — и они о чем-то разговаривают. Я подхожу к девушке и показываю фотографию, а там уже одна дочь, без внука. Показываю и говорю: «Вот эту девушку где-нибудь здесь видели?» Девушка смотрит на фотографию и говорит: «Где-то здесь!» И я проснулась».
«Этот сон мне приснился за неделю или за две до того, как дочь вывезли с Украины, — говорит Таня. — Я его рассказала ей. Но она сказала только: «Мам, ну ты, как всегда, как нафантазируешь…»
За стенами крохотной квартирки на окраине Харькова темнеет. Таня допивает кружку «Нескафе» и начинает собирать фотографии с дочкой и внуками в папку. Скоро на работу.
Таня смотрит в окно, на серо-синий закат. Где-то в далеком Ираке на закат, возможно, так же смотрит ее внук.
Если вам известно что-либо об обстоятельствах событий, описанных в этой публикации, пожалуйста, свяжитесь с редакцией. Напишите нам, если вы можете как-либо помочь нам в поисках семьи Татьяны или хотите ее поддержать.
