Пространство забвения. Как менялся Бабий Яр под влиянием советской власти

Урочище Бабий Яр – один из символов жестокости нацистов во время Второй мировой войны. Здесь, по разным оценкам, расстреляли до 150 тыс. евреев. Но советская власть не хотела увековечивать память об этом. Попытка руководства СССР вычеркнуть из истории расстрелы евреев в Бабьем Яру привела к гибели сотен киевлян во время Куреневской трагедии в 1961 году. Журналистка Алена Савчук рассказывает, почему так произошло, кто в этом виноват и зачем сейчас бередить старые раны.

13 марта 1961 года. В 8:30 горный поток пульпы из песка и глины высотой в несколько этажей прорвал дамбу Бабьего Яра и всей своей мощью обрушился на Куреневку. Попутно стремительная могучая река грязи выворачивала с корнями деревья, сносила и поглощала дома с людьми, общежития и детсад, опоры линии электропередач, бетонные кольца и трубы канализации, остатки кладбища и переполненный в час пик транспорт на улице Фрунзе (теперь Кирилловской). Волной накрыло троллейбус, автобус и два трамвайных вагона. Выбраться сумели единицы. Большинство пассажиров автобуса сгорели заживо – его подожгли оборванные провода электропередач.

Впоследствии спасенная пассажирка Новгородская М.Н. расскажет: «Салон был переполнен так, что меня буквально припечатали к задней двери. Проехав немного, автобус застрял напротив стадиона «Спартак». Вода начала достигать окон. Водители выбирались и плыли на противоположную сторону, к забору стадиона. В автобусе стоял страшный крик. Люди осознали, что похоронены заживо. И вдруг все потемнело. На нас шел вал – сплошная пенистая масса серого цвета. Вал был выше домов и закрывал собой небо».

Основной удар внизу пришелся на городскую больницу №15 и трамвайное депо имени Красина, полсотни его работников погибли прямо на рабочем месте. Затем судмедэксперты определят, что некоторые из рабочих оставались в сознании под завалами несколько дней. За час микрорайон затопило грязевое озеро площадью 30 га. В спокойном состоянии пульпа твердела, как камень, замуровывая еще живых людей и тела погибших.

Впоследствии этот день литераторы и историки назовут «Киевским днем ​​Помпеи», «Черным понедельником» и «Куреневским апокалипсисом». Местные припишут беду мистическим силам: «Бабий Яр отомстил».

Место смерти

На постсоветском пространстве немного мест, подобных Бабьему Яру. Эта местность в зеленом тихом районе Киева постоянно менялась с тех пор, как там состоялся массовый расстрел украинских евреев, ромов и представителей других меньшинств – и сейчас совсем не похожа на тот Бабий Яр, каким он был в 1941 году.

До застройки Сырца эта балка была одной из крупнейших в Киеве – длиной более 2,5 км, глубиной от 10 до 50 м. Рядом с оврагом построен один из древнейших храмов города – Кирилловская церковь. Ранее между Бабьим и Репейным ярами в Кирилловской роще было православное кладбище, с другой, четной стороны улицы Мельникова, – еврейское, по его западной границе – участки караимских и мусульманских захоронений, на нечетной стороне Мельникова – кладбище военных.

Во время Второй мировой войны о Бабьем Яре услышал весь мир. Именно здесь за два дня – 29–30 сентября 1941-го – нацисты расстреляли 33771 еврея. Всего же за два года оккупации Киева в этом месте погибло около сотни тысяч людей: евреи, цыгане, украинцы, русские и жертвы других национальностей, советские военнопленные и подпольщики, украинские националисты, пациенты психиатрической больницы. Спастись от смерти в Бабьем Яру удалось лишь нескольким десяткам людей.

Масштаб и скорость жестокой расправы сделали Бабий Яр символом Холокоста для Восточной Европы – так же, как лагерь смерти Аушвиц для Западной, – а его название стало нарицательным именем для сотен других подобных мест расстрела в Украине и за ее пределами. Однако это было потом, а тогда, сразу после трагедии, руководство СССР постаралось «замять» трагедию.

«С самого начала войны советская власть не хотела, чтобы борьба за Советский Союз ассоциировалась с делом спасения евреев. Не желала она и того, чтобы уничтожение евреев нацистской Германией и ее союзниками стало крупнейшим преступлением войны», – рассказывает историк Сергей Екельчик, исследователь истории Советского Союза и исторической памяти. Руководство СССР не было одиноким в своем решении, отмечает он, – так же поступали и другие страны антигитлеровской коалиции. В частности, Франклин Рузвельт, чтобы сформировать в США общественную поддержку еврейских эмигрантов из Европы, называл их не евреями, а политическими беженцами.

Однако ситуация в Советском Союзе была более сложной: «Отрицать трагедию Бабьего Яра было невозможно, поэтому никто этого и не делал. О ней писали, и довольно много, однако специфическим образом: подчеркивая, что там уничтожали советских граждан всех национальностей. В списке жертв россияне и украинцы шли перед евреями, хотя все знали, что все началось с евреев», – говорит Екельчик.

К тому же советская власть осознавала, что в преступлениях против евреев участвовали коллаборационисты, но привлекать внимание к этому факту не хотела. «Интересно, что во время первых послевоенных процессов в СССР (и еще во время войны) судили также пособников гитлеровцев. А уже во время Киевского процесса [судебный процесс над гитлеровскими военными преступниками в Киеве в январе 1946 года] только немцев обвинили в уничтожении советских граждан. Сигнал был понятен: об этом говорить не будем, надо замолчать», – объясняет историк.

Место беспамятства

В первые годы после войны Бабий Яр оставался вне поля зрения городских властей. Все силы направили на то, чтобы восстановить город: расчистить улицы, разобрать завалы, запустить предприятия, наладить сообщение, восстановить разрушенное жилье и возвести новое. Семьи возвращались из эвакуации, солдаты – с войны, все требовали крова и работы. В то время Бабий Яр оставался нетронутым, разве что искатели «еврейского золота» неутомимо ковырялись на дне.

В 30-х на этом месте планировали разбить районный парк, накануне Второй мировой – построить лыжную базу и трамплин, а после деоккупации снова заговорили о парковой зоне, будто и не было вовсе свежей раны. Однако этот замысел остался на бумаге, так же, как и памятник «жертвам фашистского террора в Бабьем Яру», который должен появиться здесь в 1950-м. Вместо того, чтобы почтить погибших, чиновники решили сравнять проблемное место с землей, а неудобные нравственные вопросы заменили критериям полезности. 28 марта 1950 года Киевский городской исполнительный комитет решил организовать отвал вскрышных пород [насыпи добытых горных пород, сквозь которые горняки должны пройти, чтобы добраться до полезных ископаемых] с карьеров Петровских кирпичных заводов в отрогах Бабьего Яра. С этого начался его замыв лессовыми почвами. Впоследствии преобразованную территорию планировали застроить и проложить дорогу между Лукьяновкой и Куреневкой.

«Во-первых, уже тогда было понятно, что Бабий Яр делит Киев надвое, город переступит через него и разовьется дальше в сторону Сырца, Нивок, Отрадного», – рассказывает Владимир Пинчук. В конце 1950-х он работал старшим инженером производственно-технического отдела треста «Киевгорстрой-1» и координировал строительство жилого массива на Сырце. Он был свидетелем Куреневской трагедии, а затем отвечал за строительство нового квартала на месте потопа.

«Во-вторых, Бабий Яр был неудобным для чиновников местом, мол, каждый год туда приходят какие-то люди, стоят и плачут; мы говорим, что погибли советские граждане, а они – о евреях; надо эту историю прекращать. У меня нет доказательств, что все было именно так, но я понимаю логику событий, как в горисполкоме пришли к решению навсегда избавиться от Бабьего Яра», – говорит он.

Владимир Пинчук родился и вырос в Киеве, и до войны в городе жила его большая еврейская семья. В 1941-м эвакуировались не все. Семья чудом сумела выбраться из Киева одним из последних поездов до того, как немецкая авиация разбомбила мост через Днепр. «Из нашей семьи ушли в Бабий Яр тринадцать человек, в том числе девять ближайших – тети, дяди, двоюродные братья и сестры», – говорит он. «Пошли в Бабий Яр» – так называли расстрел в советские времена.

Никаких официальных траурных событий в 50-е годы в Бабьем Яру не проводили. Тогда была установка чествовать героев войны, а не ее жертв. Пинчук рассказывает, что евреи «сарафанным радио» передавали друг другу: «29-го собираемся» и ежегодно в скорбные дни шли к месту трагедии. Довольно скоро их начали разгонять, городские чиновники считали такое собрание несанкционированными митингами. Люди перестали приходить. Протестов против замыва Бабьего Яра он тоже не помнит – времена были «смутные».

Технология погибели

В 1950-х жилищное строительство в Киеве напрямую зависело от производства кирпича. Петровские кирпичные заводы разведали на Сырецкой большие залежи хорошей глины, однако она залегала под 8-метровым слоем наносного грунта. Эту толщу нужно было снять и куда перенести. За поиск решения взялась всесоюзная контора «Стройгидромеханизация». Ее проектанты предложили разрабатывать почву гидромониторами – это такие орудия, через которые вода подается под настолько высоким давлением, что размывает землю без вспомогательных средств (экскаваторов и т.п.). А образовавшуюся смесь воды и мелких частиц почвы решили транспортировать насосами через трубопроводы в отроги Бабьего Яра.

Для замыва оврага московский трест «Стройгидромеханизация» применил специальную технологию, поскольку лессовая порода проседает, как только смешивается с водой, и к тому же не отдает влагу (именно поэтому дома в столице возводят преимущественно на сваях). Эта технология предусматривала, что в Бабий Яр будут поочередно закачивать метровые слои пульпы с кирпичного карьера и песка из Днепра. В толще песка запланировали дренажную систему – специальные трубы с дырками, через которые отводилась бы вода из замыва. Кроме того, в проекте речь шла о предварительной зачистке «бортов» яра, чтобы в них не образовывались террасы и не задерживалась влага.

Однако ничего из описанного так и не выполнили.

«Когда начали подсчитывать стоимость, получалось очень дорого: за счет песка из Днепра вдвое уменьшалась емкость яра и росли расходы, ведь его тоже нужно было транспортировать. И тогда, как я понимаю, под руководством тогдашнего мэра [председателя исполкома Киевского горсовета Алексея] Давыдова решили обойтись без песка», – объясняет Владимир Пинчук. Пульпу закачивали целый год, хотя проект предусматривал остановки на зиму. В результате каждое лето верхний слой замыва иссякал под воздействием солнечных лучей, а под ним в глубине оставались подземные озера пульпы.

Намыв в третий отрог Бабьего Яра – тот, что возвышался над Куреневкой, – сдерживала земляная дамба, которую постепенно возводили каскадом. В ее выступах как раз образовались такие линзы воды. К весне 1961 года пульпа практически достигла верха.

«В том году была очень дождливая весна, – вспоминает Пинчук. – На всей территории, где сейчас парк, возникло озеро метровой глубины. И вот эта вода, весом тонна на квадратный метр, начала давить на верхний спрессованный слой высохшей породы, который в свою очередь давил на 20-метровый пласт спрессованной пульпы, а снаружи еще и волны бились о песчаный козырек дамбы – и 13 марта все-таки обвалили его часть. А теперь представьте тюбик зубной пасты под давлением – там произошло то же: 700 тыс. кубов пульпы успело вырваться со страшной силой, пока спрессованная крышка не упала вниз и не перекрыла промоину. И это была только небольшая часть намыва. Если бы вырвалось все – от Подола и Куреневки не оставалось бы следа».

Традиция молчания

Местная власть попыталась скрыть трагедию. В тот день киевское радио сообщило, что на Куреневке прорвало трубу, в «Вечернем Киеве» вообще промолчали. 21 марта в газете появился краткий некролог: «Киевский горком партии и исполнительный комитет выражают соболезнования родственникам и близким погибших в результате аварии в районе жилого массива Куреневка».

Пострадавший район взяли в кольцо военные, к месту трагедии никого не подпускали. На несколько дней Киев отключили от междугородной связи. Почта принимала телеграммы и письма, однако сотрудники спецслужб тщательно их проверяли, особенно те, что шли за границу. «В связи с катастрофой в Подольском районе г. Киева органы госбезопасности проводят необходимые агентурно-оперативные мероприятия по выявлению лиц, которые пытаются использовать этот факт в антисоветских и провокационных целях», – из доклада КГБ при Совете министров УССР от 14 марта 1961 года.

Военные, строители и добровольцы расчищали улицы и завалы, доставая из-под них тела погибших.

Сколько людей погибло в тот день – и по сей день неизвестно. Аварию расследовали, однако материалы дела, включая свидетельства очевидцев и снимки с места трагедии, через несколько лет уничтожил КГБ – дескать, за сроком давности. В итоге правительственная комиссия сообщила о 145 погибших, однако в день катастрофы в справке для Президиума ЦК КПУ речь шла о разрушенных 68 жилых и 13 админзданиях, непригодных для жизни 298 квартирах, в том числе 163 частных домах, принадлежащих 353 семьям (всего 1228 человек). Впоследствии исследователи скажут, что на самом деле жертв было больше. В частности, историк Александр Анисимов в книге «Киевский потоп» напишет: «По неофициальным данным, Куреневская трагедия унесла жизни полутора тысяч киевлян».

Люди не верили сообщениям радио и газет, были напуганы и злы на чиновников. В ежедневных справках и отчетах местная верхушка КГБ отмечала: «Большинство лиц, с которыми общались агентура и доверенные лица, положительно реагировали на сообщения киевского радио о случившемся, однако отдельные лица выражали нездоровые и неправильные суждения».

Среди «нездоровых и неправильных», к примеру, такие: «Не надо было осквернять память погибших в Бабьем Яру, поэтому и произошло такое горе» или «А виновники катастрофы указаны? Нет. Это безобразие! Виновники, безусловно, есть. Это те люди, которые отвечали за технику безопасности на стройке. Их надо привлечь к ответственности».

Процесс над причастными к катастрофе прошел в августе 1961 года. Шесть человек приговорили к различным срокам за «злоупотребление служебным положением, повлекшим тяжкие последствия»: главного инженера треста «Укргидроспецстрой», начальника, главного инженера и начальника Петровского участка Стройуправления №610, а также двух московских проектантов.

«Давыдов страшно трясся. Он считал, что его могут даже посадить, – вспоминает Владимир Пинчук. – Однако [кому-то из номенклатурной верхушки] позвонил Никита Сергеевич Хрущев и спросил, как чувствует себя Давыдов. Этого оказалось достаточно, чтобы его никто не трогал. Хотя именно Давыдов был виновником и катастрофы, и того, что Бабий Яр перестал быть местом памяти».

Через два года Алексея Давыдова не стало, в октябре 1963-го он умер от инфаркта, хотя ходили слухи, что застрелился. У могилы главы города на Байковом кладбище некоторое время дежурила охрана – сопартийцы опасались возмездия киевлян. А в 1964-м его имя решили увековечить – назвали бульвар на Русановке.

Многообразие пустоты

Куреневская трагедия не изменила политику партийного руководства относительно Бабьего Яра. В последующие годы его укрепили бетонной дамбой, засыпали затвердевшей пульпой с места катастрофы и разбили там парк. На прилегающей территории возвели несколько жилых массивов, а на месте кладбищ – Киевский телецентр и спорткомплекс.

Первый памятник в Бабьем Яру установили в 1976-м, через 35 лет после нацистской оккупации, – массивный монумент с длинным названием: «Советским гражданам и военнопленным солдатам, и офицерам Советской Армии, расстрелянным немецкими фашистами в Бабьем Яру». Для одних он был компромиссным и политкорректным, для других стал оскорбительным недоразумением. Только после того как Украина стала независимой, в 1991-м, в Бабьем Яру появилась Менора – мемориал в форме иудейского семисвечника в память о погибших евреях во время немецкой оккупации. В том же году впервые со дня Куреневской трагедии в Киеве провели официальную панихиду по жертвам катастрофы.

С тех пор Украина так и не выработала единой государственной политики в отношении Холокоста. Бабий Яр не замалчивался, но и не сумел привлечь к себе должное внимание.

«Украинская власть не взяла на себя инициативу. Притом четко понимая, что это важный аспект международных отношений, по отношению к Холокосту измеряется готовность государств к демократическим трансформациям, вхождению в Европу, равному партнерству в мировом сообществе. Политика памяти была полностью разрушена во времена Кучмы, который перенес на нее свою внешнеполитическую многовекторность. Тогда же стало возможным в каждом регионе страны проводить свою политику, лишь бы она не мешала олигархам богатеть. Именно с тех времен остались и неопределенность, и недофинансированность этой отрасли», – говорит историк Сергей Екельчик.

За последние почти 30 лет в Бабьем Яру и окрестностях появились памятные знаки евреям, ромам, детям, православным священникам, украинским националистам, военнопленным, жертвам Куреневской трагедии – всего более двадцати. В определенный момент этот процесс, который историки называют «конкуренцией жертв», отчасти потерял внутреннюю логику и привязку к самому месту. Человеку, который попытается через надписи на памятниках понять, что случилось в Бабьем Яру, вряд ли это удастся.

Агент изменений

В 2020-м, наверное, впервые за всю независимость развернулась настолько горячая и широкая дискуссия о месте в истории и значении Бабьего Яра. Ее спровоцировали кадровые решения Благотворительного фонда «Мемориал Холокоста «Бабий Яр», в частности приглашение российского кинорежиссера Ильи Хржановского на должность художественного руководителя Мемориального центра и публикация в открытом доступе его спорного проекта «Дау». На разном уровне с разной степенью профессионализма обсуждались целесообразность привлечения в проект именно Хржановского и этичность методов его работы, российское происхождение капитала Фонда и возможные угрозы внешнего воздействия на концепцию Мемориала.

Но Бабий Яр как место двух трагедий – еврейского народа и Куреневской – остается в основном объектом интереса профессионального круга историков. Иногда эта тема попадает в поле зрения художников, в частности иностранных, по инициативе украинской стороны, тогда появляются такие проекты, как видеоинсталляция «Сад памяти» французской художницы Ольги Киселевой или выставка к 75-летию трагедии «Потеря. Память о Бабьем Яре», объединившая работы всемирно известных Кристиана Болтански, Дженни Хольцер и Берлинде де Брейкере.

Украинские художники работают с темой преступлений против евреев как составляющей более широкой проблемы.

«В украинском критическом искусстве довольно активно присутствует тема исторической памяти, травмы и Холокоста как наиболее глубокого и трагического ее воплощения, – рассказывает режиссер-документалист, публицист Алексей Радинский. – С ней давно и серьезно работает художник Никита Кадан. У него есть важный корпус работ, в частности и о событиях Холокоста в Украине. Другой очевидный пример, когда говорим о современном искусстве – работы Николая Ридного на тему исторической травмы».

В частности, в 2019-м Николай Ридный создал для Каунасской биеннале инсталляцию «Утерянный багаж», посвященную еврейской художнице Эстер Лурье, которой удалось пережить Холокост в Каунасском гетто. Никита Кадан поднимает проблемы этнических чисток и массового насилия в работах из серий «Хроники», «Погром» и «Национальный ландшафт».

Отдельно Алексей Радинский отмечает короткометражный фильм Ивана Орленко «В нашей синагоге», снятый по мотивам незавершенной новеллы Франца Кафки: «Пока это наиболее заметное высказывание на тему Холокоста в украинском кино». 20-минутная черно-белая трагикомедия рассказывает о внутренних переживаниях 12-летнего еврейского мальчика, который только начинает осмысливать окружающий мир. События ленты разворачиваются во времена Холокоста.

Радинский соглашается, что тема Бабьего Яра, в том числе и Холокоста, в целом недостаточно проработана украинскими художниками, и одновременно добавляет: «Я бы ни умалял степень ее замалчивания. Там, где возникают неудобные вопросы истории – у нас сплошное белое пятно. Нужно признать, что в Украине слабая художественная сцена. На любую тему, кроме политически выигрышных для официальных кругов, создается очень мало серьезных работ».

Сама территория Бабьего Яра тоже в определенной степени является белым пятном: с одной стороны, очевидна и прямая функция пространства сегодня – рекреационная, с другой – его многоуровневая трагическая история никуда не исчезла и одновременно не проработана. Бабий Яр нуждается в переосмыслении.

«Места такого рода уникальны и требуют индивидуального подхода, – считает урбанист, основатель Comixans Александр Шевченко. – Западноевропейские практики работы с мемориальными территориями все больше отходят от утилитарности, – что место должно иметь только одну функцию. Зато работают с пространством на более тонком уровне: на определенных локациях, где происходили те или иные события, закрепляют «якоря», а остальную территорию оставляют нейтральной. То есть человеку напоминают об истории места, но ненавязчиво, в определенных точках, не заставляют его тревожиться и все время чувствовать себя подавленно».

По его мнению, проект переосмысления настолько большой территории с мировым контекстом стал бы знаковым не только для Киева, но и всей страны, при условии концептуального подхода и глубокой проработки.

«Наши места памяти в основном советского происхождения. Мы их унаследовали, так и не переосмыслив, – добавляет Шевченко. – Бабий Яр мог бы стать прецедентом, сигналом, что другие подобные места по всей стране, даже если они не имеют столь резонансной истории, могут надеяться на новый подход».