За несколько месяцев карантина по всему миру участились случаи домашнего насилия. Подсчитать точное количество невозможно – в условиях изоляции с насильником не все могли позвонить на горячую линию или в полицию. Журналистка Забороны Алена Вишницкая поговорила с женщиной, которую карантин заставил вернуться к мужу-агрессору, а также связалась с психологиней и правозащитницами. Они объяснили, на какую помощь могут надеятся люди, если над ними издеваются дома, и почему даже Стамбульская конвенция для Украины – не панацея.
Тринадцать лет побега
Катя (имя изменено по просьбе героини) берет трубку с четвертого раза и шепотом отвечает: «Сейчас не могу говорить, да, с ним, перезвоню». Ее еле слышно – она в ванной комнате, вода течет максимальным напором – если открывать кран во время разговора, меньше шансов, что услышит ОН. Уже несколько месяцев Катя живет в квартире с мужчиной, от которого убегала раз пять за последние тринадцать лет.
В этот раз назад ее вернул карантин: Катя потеряла работу, не смогла арендовать квартиру, и им с девятилетней дочкой стало негде жить. С марта их будни – домашний ад без выходных. На карантине муж всегда дома, так что круглосуточно есть риск попасть под горячую руку, быть избитой или изнасилованной.
Катя перезванивает через несколько дней, ее голос уже не дрожит. Она на улице, идет с дочкой гулять. Точнее, по условиям карантина гулять еще запрещено (мы разговариваем в конце апреля), но можно долго идти за покупками. Впереди – целый час, когда можно не переживать за свою жизнь.
Не переживать, как последние тринадцать лет.
Все началось, когда ей было 25. Катя работала фармацевткой, заведовала тремя аптеками, иногда ходила на службу в синагогу. Там и встретила Его. Он был красивым, высоким, с хорошей работой, разделял ее жизненные ценности, тоже хотел семью, познакомил с мамой-учительницей, обещал заботиться. Все было хорошо, кроме того, что иногда на свиданиях он ее как-то слишком сильно щипал – мол, шутя. Катя возвращалась домой с синяками, но не обращала на это внимания – люди любят по-разному. Они поженились.
«Мы очень хотели ребенка, но ничего не получалось. В итоге выбрали штучное оплодотворение, и я фактически вымолила этого ребеночка», – вспоминает Катя. Беременность была тяжелой и одинокой: муж уехал на заработки и бывал дома раз в несколько месяцев. Зато рядом всегда была его мама – хоть и учительница, она была невыносимой и деспотичной, говорит Катя: «Она относилась ко мне, как к прислуге. Ее не беспокоило то, что мне очень плохо и я не могу встать с кровати. Если ей хотелось чая, мне нужно было немедленно пойти, купить и заварить, иначе я выслушивала монолог о том, что я какая-то не такая».
В итоге у мужа с заработками не сложилось, и он вернулся домой. Открыл собственное дело, но обанкротился. Потом работал на заводе, собирал макулатуру и подрабатывал грузчиком. Начал пить. Ребенку было несколько месяцев, и Катя впервые сделала ему замечание – мол, если не перестанешь напиваться при ребенке, то уйду.
«Это был первый раз, когда он меня ударил. Говорил, что отшибет голову и спрячет в подвале. Я лежала на полу, а он бил меня ногами. Мама стояла возле дверей и смеялась. Он остановился только тогда, когда я крикнула, что снова беременна – соврала, конечно, но иначе он бы меня просто убил», – вспоминает Катя.
Об этом случае она никому не сказала – было страшно. Несколько дней делала вид, что все хорошо, а потом, когда муж уехал с города на пару дней, собрала вещи, забрала ребенка и сбежала. Сначала к друзьям, потом арендовала квартиру. Переждать у родственников не приходилось – у Кати никого не было. Папа умер, когда ей было пять, а мама живет в Москве, они не общаются.
«Мне было очень сложно. Вообще не знаю, как я выжила. Работала в ночную и дневную смену, просила соседку посидеть с ребенком. Потом отдавала дочку в детсад – но она постоянно болела. А если ребенок болеет – то я не могу идти работать, не могу заплатить за квартиру, нечего есть. В итоге он нас нашел – просился, извинился. Я подумала, что он уже исправился – и мы вернулись».
Свобода со сроком годности
Несколько дней или даже недель после возвращения все действительно было хорошо. Катя крестила ребенка – хоть и была еврейкой со стороны матери, решила окрестить в память о своем отце. Муж узнал, когда нашел в детской кроватке крестик. Снова был пьяным. Выбросил из окна сначала крестик, а потом попробовал выбросить и Катю – с четвертого этажа.
Тогда Катя впервые позвонила в полицию – там ей отказали писать заявление, мол, это же отец вашего ребенка Она снова сбежала, снова арендовала жилье, снова работала на трех работах. Было сложно, но именно тогда Катя впервые почувствовала себя свободной. Решила, что хочет развиваться в искусстве – поступила на заочное в университет культуры, писала песни, вела кружки в детсадах. Ей казалось, что она наконец нашла себя, а жизнь начала налаживаться.
«А потом заболела его мама – инфаркт, инсульт. О ней некому было заботиться, поэтому он пришел ко мне – говорит, возвращайся, с ней не уживается ни одна нянечка, – вспоминает Катя. – И я вернулась, это же какая-никакая, но бабушка моего ребенка».
А еще, думала Катя, хоть какое-то время не нужно будет думать, где брать деньги на аренду квартиры – а если повезет, то можно и откладывать какие-то копейки на будущую квартиру.
Ее терпения хватило на несколько месяцев. Закончилось тогда, когда мама, то есть бабушка ребенка, попробовала выбросить малышку из окна из-за того, что она слишком громко плакала. Муж в это время сидел на кухне и традиционно выпивал. Он жил на мамину пенсию, покупал чистый спирт и разбавлял его компотом, мог этим питаться неделями. «Сексуальное насилие было нормой. Я заставляла себя с ним спать, просто чтобы он меня не убил», – вспоминает Катя.
Два, один
Мама вскоре умерла. Первой Катиной мыслью было: «Из двух агрессоров остался один». Правда, все стало только хуже – он все еще беспросветно пил. Как-то напился так, что лежал в кровати и блевал кровью – Катя вызвала скорую: «Он взял топор и набросился на врачей. В скорой мне тогда сказали: «Чего вы нас подставляете, зачем вызвали?» А что я должна была делать? Он же человек».
Потом он переключился на дочку. Ей было лет семь, и как-то она прибежала к маме со слезами, что папа к ней приставал, пытался раздеть и прижимал к кровати. Это было последней каплей – Катя снова пошла в полицию. К Катиному удивлению, дело сдвинулось с места — в отделении «подняли кипиш», пригласили на беседу психологиню – из школы, где Катя вела кружки.
«Психолог спросила: «А чего вы этим добиваетесь?» Но мне же ничего не нужно было, просто это уже перешло все границы», – вспоминает женщина. В полиции дело закрыли из-за «отсутствия состава преступления», а Катя тогда четко решила, к нему она никогда в жизни не вернется.
С работы пришлось уволиться – психологиня всем рассказала интиные подробности попытки изнасилования ребенка, и на Катю начали тыкать пальцами. Женщина как-то попробовала отстоять свое право на приватность, но психологиня сказала, что не подписывала никаких документов о неразглашении – так что и предъявлять ей, мол, нечего.
Катя нашла работу в другой школе. Арендовала новую квартиру. Устроила ребенка в новую школу – уже шестую. Поскольку они часто переезжали, то и школы приходилось подыскивать каждый раз в разных районах. И тогда Катя уже точно, никогда в жизни, не планировала возвращаться жить к нему – чтобы не случилось.
Двери
Карантин изменил все планы – ставки, на которых работала Катя сократили, а денег на оплату аренды не осталось. Был еще вариант переехать в Израиль по программе репатриации евреев или выехать к знакомым в Беларусь – но он не дал бы разрешение на выезд, да и границы во время карантина закрыли фактически за день, не было времени решать. О социальных приютах, то есть квартирах, где женщины в сложных жизненных обстоятельствах могут пожить какое-то время, Катя слышала, но, говорит, всегда было стыдно думать о таком варианте – она верила, что справится сама.
Катя с ребенком вернулись «домой». Знакомые с предыдущей работы настаивали на том, чтобы она установила в комнате бронированные двери. Мол, неизвестно, сколько они там пробудут, и можно будет хотя бы спокойно спать. «Нас не раз спасали двери. Как-то он набросился на меня – а я прикрылась дверью, прыснула ему в лицо баллончиком и закрылась изнутри», – рассказывает женщина. В условиях карантина муж почти никуда не ходил – только традиционно сидел на кухне, мешал спирт с компотом и воровал из холодильника еду, которую Катя покупала для ребенка.
Цифры ни о чем не говорят
История Кати – одна из тысяч. Во время карантина уровень домашнего насилия вырос по всему миру – например, в апреле Всемирная организация охраны здоровья отчитывалась, что количество обращений пострадавших из Бельгии, Франции, Ирландии, Испании, Великобритании и других стран увеличилось в среднем на 60% в сравнении с таким же периодом в прошлом году. К тому же в Британии в три раза увеличилось количество женщин, убитых мужьями: за три недели марта зафиксировали смерти четырнадцати женщин. В течении последних пяти лет эта цифра не превышала пяти.
Правда, статистика обращений не всегда отражает количество случаев домашнего насилия. Она свидетельствует скорее о видимости проблемы, объясняют правозащитники. Скажем, в Украине через горячии линии зафиксировали на 20% больше обращений, чем в прошлом году в этот же период – но это не значит, что и насилия было больше на 20%. Эта цифра может быть в несколько раз больше.
«Мы не знаем, насколько это фиксирует пропорцию, – объясняет координаторка «Международной женской лиги за мир и свободу» Нина Потарская. – Значит, сложно говорить о настоящей статистике. Непонятно, можем ли мы доверять этим данным, потому что женщина преимущественно сидит со своим агрессором дома». В условиях карантина многие потеряли работу – а правительство ограничило передвижение по городу. Так, женщины оказались замкнутыми в четырех стенах вместе со своими обидчиками – без возможности позвонить в полицию, на горячую линию или даже родственникам и друзьям.
Во время карантина фактически не было возможности выехать из города или села в другую область. Общественный транспорт работал только по пропускам, а межгородское сообщение не функционировало. То есть если женщине и было куда убежать, она физически не имела возможности сделать это – разве что воспользовавшись услугами частных перевозчиков. А в условиях, когда женщина экономически зависела от мужа либо потеряла работу – у нее просто не было денег, чтобы поехать куда-то.
«Карантин не создал новую проблему, а обострил уже существующую проблему, – объясняет психологиня Анна Золотар. – Если в семье были проблемы, то они в несколько раз усилились в условиях круглосуточного пребывания дома».
Закон защитит
Единственный документ, который защищал женщин от мужей-агрессоров – это закон о предотвращении и противодействии домашнему насилию. С 2019 года за домашнее насилие существует не только административная, но и криминальная ответственность. Это прогресс. Среди наказаний, которые теоретически могут присудить обидчикам – общественные работы, арест до шести месяцев, ограничение воли до 5 лет или в случае систематического насилия, лишение свободы до двух лет.
По закону, есть возможность запретить обидчикам приближаться к тем, над кем они издеваются. Если полиция видит, что женщине опасно оставаться с агрессором в одном пространстве, она может на какое-то время их «расселить». Для этого действуют так называемые запрещающие и ограничительные предписания. Оба запрещают обидчику находиться в общем жилье (даже если оно принадлежит ему) и даже приближаться к нему, ограничивают общение с ребенком. Запрещающее предписание может выдать полиция сразу на месте – оно действует до десяти дней. А ограничительное предписание выдает только суд – и оно действует от одного до шести месяцев.
Правда, эти инструмент защиты для женщин работают редко. Полиция может ехать на вызов часа два (вместо 10-20 минут, как должна): «У нас полиция не приезжает тогда, когда угрожают убить. Она приезжает, когда уже убили», – добавляет Нина Потарская.
Когда полиция все же приезжает, то должна в первую очередь прекратить насилие, объясняет заместительница главы центра «Женские перспективы» Марта Чумало. И выписать агрессору срочное запрещающее предписание – если видит, что здоровью и жизни женщины угрожают: «Полицию не должно беспокоить, чья это квартира и есть ли ему куда идти. Они должны проконтролировать, что женщина в безопасности», – добавляет правозащитница.
Часто единственным наказанием для насильника становится штраф – это наполняет бюджет, но преимущественно бьет по самой женщине, объясняет экспертка, потому что деньги чаще всего идут либо из семейного бюджета, либо из ее личного кармана – если муж не работает. Так, за агрессию мужа платит сама пострадавшая. Без серьезных санкций для насильника приезд полиции может спровоцировать новую агрессию – потому что полиция уедет, а женщина останется.
«В следующий раз женщина думает – нужно ли ей писать заявление, или он ее вообще убьет за это?» – объясняет Нина Потарская.
В полиции же проблемы не видят. На официальном сайте Нацполиции Украины ситуацию с домашним насилием на карантине комментируют так: «Следует отметить, что введение карантинных мер не влияет на эффективность работы органов полиции, в частности на реагирование на факты совершения домашнего насилия. Кроме того, увеличение фактов совершения домашнего насилия в связи с карантином не зафиксировано».
Куда идти
В Украине действует Национальная горячая линия, куда могут звонить мужчины и женщины, которые подвергаются домашнему насилию, и получить психологическую или юридическую помощь. Там психолог может помочь составить план – например, если женщина планирует сбежать, но не знает, как осуществить это безопасно для своей жизни: подготовить документы, найти место, где она сможет перебыть, упаковать сумку, просчитать все шаги. Кроме того, в нескольких больших городах действует отдельная мобильная бригада «Полина», которая приезжает исключительно на вызовы домашнего насилия. В общем в Украине действует около 15 приютов или так называемых кризисных центров, которые работают по международным стандартам. Они есть преимущественно в областных центрах – В Киеве, Харькове, Мариуполе, Львове, Кривом Рогу, Бердянске и других городах. В условиях карантина добраться туда из сельских районов проблематично.
«Проблема приютов в том, что их недостаточно, там преимущественно плохие условия, и есть много ограничений, – объясняет Нина Потарская. – Скажем, если женщина хочет убежать от агрессора вместе с двумя детьми, один их которых – мальчик-подросток, то ее могут не принять, потому что в некоторые приюты не селят с мальчиками». Единственным реальным вариантом остается побег к родственникам и друзьям. Если женщине все же удается поселиться в приют, она имеет право жить там максимум три месяца – а этого недостаточно, чтобы встать на ноги: «Даже в самом успешном случае, человеку нужен хотя бы год: получить образование (если нет), найти работу, подыскать жилье и продолжать все время заботиться о детях».
Устраиваться в приют можно недели и даже месяцы, объясняет психологиня Анна Золотарь. Необходимо как минимум собрать справки от врачей и пройти флюорографию.
В конце мая в Киеве открыли первые кризисные комнаты для жертв домашнего насилия: «Это место, куда женщина может прийти без документов и в тот же день, когда ей нужно», – добавляет психологиня. Адреса таких квартир не разглашаются по соображениям безопасности. Поселить женщину туда могут в любое время суток, а потом направить в другие приюты.
Как может быть
В конце мая в офис президента отправили петицию с призывом ратифицировать Стамбульскую конвенцию. Петиция набрала более 25 тысяч подписей, необходимые для ее рассмотрения, и требует от президента ответить на нее в течении десяти дней.
Стамбульская конвенция – это документ, который обязывает государство защищать людей от домашнего насилия комплексно, а за исполнением должна следить группа международных экспертов. Украина подписала конвенцию еще девять лет назад вместе с другими 45 странами. Даже больше – разрабатывала ее вместе с другими странами Совета Европы. Однако до сих пор не ратифицировала, так что конвенция не имеет никакой силы на территории Украины. Несколько раз законопроект выносили на рассмотрение, но потом отправляли на доработку или отзывали.
Одним из самых больших противников был Всеукраинский совет церквей – три года назад он призвал не ратифицировать конвенцию, поскольку она вводит в украинское законодательство новые понятие: гендер, гендерная идентичности, сексуальная ориентация и другие. Мол, это станет примером для популяризации в школах и университетах новых «гендерных ролей» и однополых отношений. Религиозные деятели тогда уточнили, что Украина должна противодействовать насилию, однако без вреда для моральных принципов украинского общества: «Это не должно искажать у детей и молодежи понимание полноценной семьи, задуманной Богом как союз мужчины и женщины, что соответствует природе человека».
Стамбульская конвенция обязывает государство обеспечить минимальные стандарты, которые необходимы для борьбы с домашним насилием. В этом минимальном плане – увеличить количество приютов и мест в них. Для женщин, пострадавших от сексуального насилия, должны быть отдельные центры. Кроме того, государство должно обеспечить психологов, реабилитацию и юридические консультации для женщин. В конвенции также прописаны стандарты подготовки специалистов, которые работают с пострадавшими, и профилактические программы, в частности для школьного образования.
«Дело не только в количестве шелтеров. А в том, чтобы комплексно подойти к проблеме вместо того, чтобы латать дыры, – добавляет Нина Потарская. – Стамбульская конвенция – не панацея в стране, где полиция приезжает на вызов через два часа, а следователи отговаривают женщин писать заявления, чтобы «не портить человеку жизнь». Нужно в корне изменить также судебную и полицейскую системы».
Уже точно в последний раз
Катя продолжает жить с агрессором. Из комнаты она с дочкой выходит только тогда, когда он или засыпает, или выходит во двор – но это случается редко. В их комнате всегда стоит горшок – на случай, если ребенок захочет в туалет, когда выходить рискованно.
Катиной дочке сейчас девять, у нее неврологические проблемы и постоянные мигрени. Периодически случаются панические атаки – Катя говорит, что из–за того, что пришлось увидеть и ощутить на себе. С мужем она уже не оставляет ребенка ни на минуту, но каждое утро слышит от дочки единственную фразу: «Мама, я его ненавижу». Объясняет ей, что это ненадолго – ситуация скоро изменится, карантин закончится, они снова будут арендовать квартиру и больше никогда, никогда сюда не вернутся.
Каждый день Кати начинается с того, что она открывает сайт с объявлениями об аренде жилья и считает: вот эта квартира недорогая, стоит 5 тысяч, но тут нужно заплатить за первый, последний месяцы и залог, то есть вместе пятнадцать. И больше никогда, никогда, никогда тут не появится.
