В Украине почти нет социального жилья, а вместо арендаторов государство защищает владельцев. Поэтому те, у кого нет собственного жилья, мечтают его приобрести — даже если на это уйдет полжизни. Журналистка Забороны Алена Вишницкая поговорила с человеком, который все же купил квартиру до 30, но убил свое здоровье, а также расспросила аналитика центра Cedos Павла Федорива о том, как должна работать жилищная политика и почему ее нынешний вариант — обречен.
Свое
То, что Насте [не указываем фамилию по просьбе героини] нужна своя квартира, она поняла во втором классе. Она жила с папой и мачехой — их отношения не складывались, особенно в быту. Мачеха установила дома жесткие правила: нельзя вешать на стену рисунки, даже в своей комнате, переставлять мебель или любым другим способом обживать комнату. «Мне постоянно говорили: хозяйничать будешь в своей квартире. А это не твоя», — вспоминает Настя.
Папа был гончаром и повторял: денег на то, чтобы шиковать, нет. Если хочешь чего-то большего, чем базовый минимум вроде еды и одежды, зарабатывай. Насте завели отдельную тетрадь — если она помогала папе в мастерской, туда записывали ее заработки. Деньги Настя бросала в копилку — копеек пять. Четвертинка черного хлеба, вспоминает она, тогда стоила пятнадцать, и когда в девяностые денег не было даже на еду, родители оттуда вытаскивали ее мелочь.
Первые серьезные деньги у нее появились в третьем классе. Это было начало 2000-х и первая золотая гривна. Держа ее в руках, Настя сказала себе: «Ну все, я собираю, чтобы съехать». Пока Настя училась в школе, она подрабатывала у отца в мастерской, ездила на ярмарки продавать гончарные изделия, плела на фестивалях детям косы, никогда не тратила подаренные на дни рождения деньги, и единственное, что позволяла себе как «слабость» — это накупить книг.
На первом курсе Настя открыла себе карточку и положила туда заработанные в школе несколько тысяч гривен. Она училась на фольклористике, уже жила в общежитии и параллельно работала на нескольких работах. Затем заболел папа — куча денег ушло на лечение. Когда он умер, остались долги, в том числе кредит на машину, поэтому пришлось приложиться и к этому. Мечта о собственной квартире была дальше, чем когда-либо.
«Когда папа умер, мне в университете сказали, что как сирота я могу претендовать на какую-то социальную стипендию в 3000 гривен, но для этого надо собрать миллион справок и носить по кабинетам доказательства, что мои родители действительно умерли. Это было унизительно», — вспоминает Настя. Как сирота, говорит девушка, она могла даже встать в очередь на жилье, но скорее всего, добавляет она, что к государственной она бы не дожила. Поэтому девушка устроилась еще на несколько работ. Несколько дней в неделю работала в музее, каждые выходные устраивала мастер-классы по гончарству, проводила экскурсии и бралась за все халтурки.
«Карточка была моим неприкосновенным запасом, что бы ни происходило. Занимала у друзей по сто гривен, чтобы дотянуть до стипендии, ела только бутерброды, но оттуда никогда ничего не снимала », — говорит девушка.
После университета Настя поступила в аспирантуру. Еще через несколько лет на ее неприкосновенной карточке было почти 100 000 гривен. «И тогда я поняла, что я не выгребаю и самонаебнусь с такой жизнью. У меня никогда не было отпуска, я писала диссертацию и работала каждый свободный час. Я убивалась насмерть. Я уволилась со всех работ и осталась только на аспирантской стипендии в 4000 гривен, из которых эти же четыре отдавала за квартиру. Даже не помню, за что я жила», — вспоминает Настя.
Она вспоминает момент, когда из еды дома были только вафли для торта, и Настя намазывала их майонезом и заедала солеными огурцами. Все стипендиальные деньги шли на аренду, а неприкосновенный запас лежал на карточке. «Иногда я смотрела в метро на рекламу о продаже квартиры и думала: вот было бы классно, не надо было бы платить за аренду, — говорит Настя. — Там были какие-то объявления о квартирах в жилых комплексах даже по 200 000 гривен, половина из этой суммы у меня была. Я постоянно думала: ну, немножко еще напрячься — и мечта так близко. А затем доллар резко подскочил, началась революция, и я подумала: ну блять, это никогда не случится».
Настя защитила диссертацию, вернула себе несколько работ, и насобирала 13000 долларов. Тем временем ее подруга за почти такую сумму ранее купила маленькую студию в Ирпене и агитировала решаться на квартиру в том же комплексе. «Я приехала на просмотр, и там была идеальная квартира с ремонтом и мебелью, но за тридцать. То есть за вдвое большую сумму, чем у меня была. Я знала об этом ЖК все, даже сколько надо будет платить за воду. В конце концов психанула — если сейчас не куплю, то никогда не куплю», — говорит Настя.
И действительно купила — однокомнатную в Ирпене. «Когда я впервые зашла в эту квартиру, то чувствовала себя, как ребенок, мечта которого наконец сбылась», — говорит она.
Приступ
У друзей и родственников Настя стреляла по 500-1000 долларов и записывала в тетрадь с дедлайнами. Некоторым надо было вернуть через полгода, кому-то — через год или несколько месяцев. «Моя жизнь превратилась в квест поиска денег и их зарабатывания всеми возможными способами. Я работала круглосуточно, чтобы отдать долги. Я организовывала события, проводила опросы перед выборами, ночью монтировала декорации, писала писанки, крутила игрушки из сена, рождественские маски, свечи. Когда зарабатывала сто долларов, сразу же их кому-то отдавала отдавала или закрывала кредитный лимит на карточке, чтобы взять его снова», — говорит она.
В один из дней Настя не смогла выйти из дома — болели голова, сердце, в ушах звенело: «Казалось, сейчас глаза повылетают из зрачков. Мне было очень больно и страшно, такого никогда не было. Парень вызвал скорую, они накапали корвалола и уехали», — говорит Настя. Когда это произошло во второй раз, врач скорой сначала переспросил, действительно ли Насте 28 лет, а потом намекнул, что хватит принимать наркотики. В третий раз не приехали вообще — посоветовали по телефону подложить под ноги бутылку с теплой водой. Когда приступ произошел снова, Настя потеряла сознание в туалете. «Я пришла в себя на несколько секунд и поняла, что у меня отнимается язык», — вспоминает девушка.
Шел девятый месяц ее жизни в собственной квартире, оставалось около 4000 долларов долгов. После десятка обследований врачи поставили несколько диагнозов, среди которых аутоимунное заболевание щитовидки и эпилепсия. Одна из причин их появления, объяснили врачи, — образ жизни, недостаток сна и здорового питания. Сейчас Настя ежедневно принимает горсть таблеток — ее болезни пока неизлечимы.
«Если бы я могла вернуться назад, я бы заставляла себя спать и отдыхать. Но стараюсь об этом не думать. Хотя когда слышу новости о людях, умерших от эпилептического припадка, не получается».
Государство
В мире, объясняет аналитик Cedos Павел Федорив, собственность считается очень дорогой формой владения: нужно не только купить ее, но и регулярно платить налоги, платить за землю и содержание жилья. В Украине же жилищная политика сформирована таким образом, что налога на недвижимость и содержание нет, как и отчислений на капитальный ремонт.
Люди стремятся как можно быстрее купить квартиру, потому что как только она в собственности — все, расходы на жилье сокращаются до коммуналки
Павел Федорив, аналитик Cedos
То, что люди хотят приобрести собственную квартиру, а не снимать арендованную, не говорит о преимуществах и недостатках различных форм владения, объясняет аналитик. По его словам, это следствие государственной политики — существует слишком много стимулов в пользу частной собственности. «Зачем всю жизнь тратить большую часть своего дохода на аренду и получать услуги худшего качества, если можно одолжить у родственников — и жить без платы за аренду, понемногу отдавая долги?» — объясняет Федорив.
Во второй половине 20 века в странах Европы, например, была политика так называемого субсидирования предложения — правительства прилагали усилия к тому, чтобы построить как можно больше жилья. Большую часть этого жилья сдавали в аренду — его называли социальным или неприбыльным жильем: «Как это работает? Город берет кредит на 50 лет, строит жилье, туда заселяются люди, платят арендную плату. За эту арендную плату город возвращает кредиты, а потом тратит деньги на содержание этого жилья и новое строительство», — объясняет аналитик. Так работает жилищная политика в частности в Австрии, Германии, Нидерландах, Швеции и Швейцарии. В Вене город владеет третью жилищного фонда.
Политика должна формировать рынок таким образом, добавляет аналитик, чтобы людям, которые не могут арендовать или приобрести и содержать жилье, все равно было где жить: «Если человек не может платить, то очевидно, что ему дадут субсидию. В Нидерландах, например, деньги не дают на руки, а перезачисляют сразу как арендную плату. А в Германии наоборот — дают деньги непосредственно человеку, чтобы он мог снять жилье там, где он хочет, даже в частном секторе».
Соответственно, объясняет Федорив, частники, то есть владельцы квартир, тоже вынуждены предлагать жилье такой же цены и сопоставимого качества, поскольку конкурируют с государственным. «В Вене ты можешь жить за 350 евро и не печалиться или в частном секторе, или в городском. У нас этого всего нет, потому что в 90-х у нас была массовая бесплатная приватизация. В Советском союзе практически все это жилье было таким неприбыльным арендным. Оплата за него была субсидированной».
Зато массовая бесплатная приватизация, объясняет Федорив, передала жителям в собственность жилье, которым владело государство: «Это такой гигантский трансфер богатства. В Украине оставалось около 400 общежитий, но все они тоже ушли под приватизацию. Соответственно, у нас нет сектора с социальным жильем. Сейчас более 90% всего жилья в частной собственности. Это один из самых высоких показателей в Европе. Украина действовала как самая богатая страна мира, раздавая квартиры в собственность налево и направо».
Параллельно существовала государственная очередь людей, нуждающихся в улучшении жилищных условий. Когда Украина стала независимой, там было около 2 миллионов человек, рассказывает аналитик. Сейчас местные администрации тоже собирают данные — но единого учета нет, а некоторые реестры не обновлялись с 70-х годов.
В начале 2000-х, рассказывает Федорив, стало понятно, что жилье ниоткуда не появится — ведь его не за что строить. В 2005 году приняли концепцию о социальном жилье. Ее логика была такова, что квартирная очередь должна была превратиться в очередь на социальное жилье, которое не подлежит приватизации, залогу или выкупу. Это был бы как раз этот некоммерческий арендный сектор.
«Однако уже скоро стало понятно: люди не в восторге от такой идеи, потому что они все еще ожидают квартиру в собственность», — объясняет Федорив. Систему социального жилья так и не создали — в очереди на жилье в Киеве до сих пор стоят более 70 000 человек, а в собственности города лишь около 180 квартир, добавляет аналитик.
Несмотря на то, что социальное жилье не создали, у нас все работает так, будто у всех есть частная собственность. Социальная защита тоже выстроена для владельцев, а не арендаторов
Павел Федорив, аналитик Cedos
«Например, если человек получил квартиру в центре Киева в результате массовой бесплатной приватизации, но не может платить коммуналку, то получает помощь от государства. Если же внутренне перемещенное лицо не может платить за аренду, то не получает ничего. Это искаженная логика».
Программы так называемого доступного жилья, объясняет Федорив, тоже ориентированы только на тех, у кого уже есть деньги: «Они финансируют жилье в собственность для тех, у кого уже есть часть — и добавляют половину суммы или какой-то другой процент. То есть когда говорят о том, что это помощь ВПО, то речь идет о том, что это помощь ВПО, у которых уже есть деньги. Однако государство никоим образом не обеспечивает жильем пенсионеров без дохода, нетрудоспособных или просто социально уязвимые группы».
У украинской молодежи, добавляет аналитик, есть два варианта: либо бороться за адекватную аренду, либо умирать на работах, чтобы купить себе квартиру. Первое лучше.
