Стріт-спам у великому місті. Чи заговорить вуличне мистецтво, якщо його зафарбувати?
В начале сентября жители харьковского дома по улице Гоголя 2 закрасили стену, на которой в 2016 художник Гамлет Зиньковский нарисовал стоящего на большой человеческой ладони маленького человечка с надписью «Кажется, я нашел себя. Не потерять бы его». Жильцы объяснили свои действия тем, что, по их мнению, «это не рисунок, а шизофрения».
Люди с ведром серой краски непроизвольно сделали для харьковской культуры больше, чем многие из нас за последний год: включили общественный диалог.
Впрочем, настоящим художником в этой истории для меня становится человек, коряво написавший поверх закрашенной стены «Хуй. Так лучше?» Именно он задает вопрос, на который ответить действительно интересно: как лучше?
Именно после этого в медиа и соцсетях понеслись дискуссии о ценности гамлетовых рисунков, правомочности жителей дома принимать такие решения и принципах действия человека, которому не нравится что-либо в городском пространстве.
Каждый день на стене появляется новая надпись или рисунок (например, Иисус с вопросом: «Что, и меня закрасишь?»). И каждый день ее снова закрашивают – теперь уже коммунальные службы. С третьего дня стену стала охранять то ли милиция, то ли – по ряду фейсбучных версий – СБУ, что придает истории совершенно особый флер.
Послевкусие оставляют и комментарии Гамлета в СМИ, в которых он жалуется, что знакомые смотрели и «никто ничего не сделал», из чего заключает, что люди – «какие-то тухлые». Подобная реакция уличного художника – а Гамлет Зиньковский известен, прежде всего, именно как стрит-артист, – по правде сказать, удивительна.
Музыканты, играющие на улице, хорошо понимают: улица, дающая свободу, ее же и ограничивает. Ты имеешь полное право на высказывание в уличном пространстве, и уличное пространство имеет полное право на высказывание тебе в ответ. Что бы ты ни делал на улице – ты должен быть изначально готов к тому, что ответ городской среды может быть ответом прямого действия.
В отличие от клубного концерта или же галерейной выставки, где, как правило, оказываются люди, подготовленные к тебе (а часто и просто – мыслящие как ты), улица дает роскошь экспансии. Роскошь втянуть в свой круг и свои представления о прекрасном людей из других реальностей, с которыми ты, как правило, не пересекаешься. И она дает им роскошь отказаться. Естественной реакций художника, как по мне, был бы поиск ответного художественного жеста.
Нехитрый принцип низовой урбанистики «рисунок на стене, как правило, лучше глухой стены» многими харьковчанами уже усвоен. Как-то мы с приятелями попробовали написать на одном из гамлетов в подворотнях что-то вроде «Продам арбузы», за что были жестко обруганы проходящими мимо жителями двора. Харьковчане стали считать рисунки во дворах чем-то вроде своей коллективной собственности и выступать в их защиту, и это расширение границ представления о своей территории – восхитительно.
Но у меня нигде не болит от исчезновения одного из восьмидесяти довольно однообразных муралов Гамлета потому, что стрит-арт интереснее всего в динамике. Он интересен, когда происходит какое-то действо, им инспирированное.
Упакованный, стерилизованный и причесанный стрит-арт Гамлета не пытается со мной говорить. Он – псевдотекст, иллюзия текста, являющаяся текстом исключительно с формальной точки зрения – как связная и последовательная совокупность знаков. Иллюстрированный Коэльо, эссенция из подростковых дневников с попытками первого философского осмысления мира, он мог бы порождать, к примеру, дискуссию о границах банального, но – не порождает.
Категориальной характеристикой текста, вынесенного в городскую среду, представляется мне диалогичность. Не простенькая интроспективность, ценная лишь для того, кто в нее погружен. А призыв к действию, попытка поговорить, живой интерес к ответу на твоё вынесенное вовне высказывание.
Гамлету не интересен ответ. Мне симметрично не интересен Гамлет. И, в общем-то, это возможная диспозиция между зрителем и художником, если б не одна маленькая деталь, и эта деталь – место действия.
Возможно ли так упорно не диалогизировать с городской средой, когда тебя в ней так много? Не становишься ли ты вместо стрит-арта – стрит-спамом, уведомлением, в конце которого подпись «Не отвечайте на это письмо, оно отправлено роботом»?
Впрочем, отсутствие диалога, вероятно, дает гарантии безопасности. Гамлетовых муралов в городе около восьмидесяти, коммунальщикам их трогать запрещено.
И здесь, по мнению многих, «главной оппозицией баттла у «Харьковской стенки» становится не Гамлет и жители дома, а городская власть и живой неконтролированный город». Живая городская реальность и властное «упорядочилово» схлестываются на стене.
Стены в городе, как удачно подмечает в соцсетях харьковский критик Завен Баблоян, «поделены между Кайлас – в жанре монументального китча и Гамлетом – в жанре китча декоративно-нарциссического».
Кайлас – группа, выполняющая муниципальные заказы на муралы, их авторству принадлежит, к примеру, жутковатый портрет Кузьмы напротив здания филармонии. И тот и другой китч – безопасен. И Городская Голова, большой интуит, чувствующий пульс своего города, их благословляет.
Гамлет действительно вписался в выстраиваемый харгорвластью бренд города. Физически въелся в его плоть и кровь, и многими на самом деле любим. Но что это говорит нам о горожанах? Не лежит ли эта любовь в той же плоскости, что и любовь к лепным потолкам, садовым гномам и андулиновым крышам на сооружениях в парке Горького? Не вопрос ли это об альтернативе, насмотренности и широте известных вариантов?
О парке Горького, реконструкцией которого так гордится харьковский мэр, тоже многие говорят: «А разве как было – лучше?». А дело не в том, как было, а в том, как можно бы сделать интереснее, правильнее, культурнее. В том, какие бывают еще варианты.
Разговор о вариантах и соответствиях объекта городу всегда интереснее.
Помните, мы уже бурно обсуждали подобное год назад, приблизительно в это же время?
Тогда катализатором зарождающегося диалога о взаимодействии с городским пространством стал построенный Олегом Дроздовым Театр на Подоле в Киеве.
И мы уже поражались, что категории «мне нравится» и «мне не нравится» многими все еще считаются достаточным основанием для вынесения объекту вердикта – быть или не быть.
В здоровых обществах модель реагирования оформлена. Здесь с одной стороны – стратегия городской застройки, в которой прописано: вот такой высоты вот здесь можно, а вот такой – нельзя, потому что… Пластик и андулин вот здесь – нет, а дерево и стекло – да. А с другой – модерируемый общественный диалог, серия открытых слушаний с участием всех, кому важно, которая будет продолжаться до тех пор, пока все не придут к консенсусу (не компромиссу).
К примеру, в Осло понадобилось несколько лет дебатов на национальном уровне, чтобы определить место строительства Оперного театра.
«Я не хочу это видеть, я не хочу это слышать» – естественные (не)желания человека, вышедшего за порог собственного дома. Но правда ли он должен взять ведро краски (кайло, мину на радиоуправлении), когда вариант «зажмуриться» уже не помогает?
Когда речь идет об объекте муниципальном (стена), решения «убрать» или «оставить», вероятно, должны лежать на городе.
Но история, в которой город (пусть даже я делегировала ему полномочия действовать от моего имени) меня не спрашивает – мне глубоко несимпатична. Возможный выход – специально обученные люди из горсовета, получив жалобу от жильцов на то, что «а здесь у нас какие-то демоны нарисованы» приезжают и модерируют диалог во дворе до тех пор, пока не найдут удовлетворяющее всех решение. (Здесь можно посмеяться, представив нынешний харгормуниципалитет, создающий такие группы, но все же).
Однако вместо того, чтобы выработать наконец социальные инструменты реагирования и регулирования, мы опять захлебнемся в пене дискуссий на уровне «тухлые люди, святость искусства» vs «да фигня какая-то нарисована, хорошо, что закрасили».
Закрасили – это стрёмно. Закрасили – это значит, что на этой стене, вероятно, не будут рады и другому искусству, что в этом фрагменте городской ткани на искусство – табу. А где табу на искусство – там табу и на многое другое.
Моё же любимое граффити в Харькове – «Революция будет, любимая».
