Чому перебільшення ролі ультраправих в українській революції не менш небезпечне, ніж применшення
Активность ультраправых движений в Украине в последние месяцы заставила общественность снова обратить на них внимание. В контексте нападений экстремистов на самые разные публичные акции и мероприятия вопрос о том, насколько значительную силу они представляют, перестает носить для нас, исследователей, сугубо академический характер. Адекватное представление о масштабе угрозы для демократического характера развития украинского общества, переживающего динамические и драматические изменения, безусловно, важно. И правые радикалы действительно представляют такую угрозу. Время, когда сама постановка вопроса о роли ультраправых в Революции достоинства и последующих общественно-политических процессах воспринималась как пропагандистское обеспечение российской агрессии, постепенно проходит.
Недавно сайт VoxUkraine опубликовал статью социолога Владимира Ищенко «Отрицание очевидного: ультраправые в протестах на Майдане и их опасность сегодня». Автор утверждает: «доминирующий нарратив после Майдана в украинской и значительной части западной публичной сферы систематически преуменьшает проблему». Ищенко характеризует эту позицию как «нарратив отрицания» или даже «дениалистский миф» (дениализм, как поясняет редакция VOX, это «отказ принять точку зрения, которая эмпирически проверяется, из-за нежелания отказаться от собственной»). Собственно, из заголовка следует, что этот «доминирующий нарратив» отрицает нечто, по мнению социолога, «очевидное». И хотя своим оформлением и стилем статья напоминает научную (ссылки, примечания, диаграммы) и оперирующую сухим фактическим материалом, при ближайшем рассмотрении это впечатление оказывается ложным.
В первом же абзаце автор упоминает один из тезисов оппонентов: «невысокий результат «Свободы» и «Правого сектора» на выборах 2014 года стал своего рода решающим аргументом второстепенности [другорядності] ультраправых в Украине». При всей неуклюжести формулировки, по содержанию соглашусь с автором: неспособность упомянутых партий преодолеть электоральный барьер действительно кажется значительным аргументом. Даже суммарно совокупный процент отданных за них голосов в два раза меньше результата, полученного «Свободой» двумя годами ранее – при том, что регионы, не принимавшие участия в выборах 2014 года, не дали партии существенной поддержки в 2012-м, т.е., пропорционально на подконтрольной украинскому правительству территории популярность правых радикалов упала еще сильнее, чем это очевидно из простого сравнения результатов выборов в целом. Так что, если у «второстепенности» нет объективного количественного выражения, можно уверенно зафиксировать, что победа революции (осуществленной при «критически важной», согласно Ищенко, поддержке ультраправых) и свержение режима Януковича привели к двукратному уменьшению поддержки оных ультраправых в обществе. Это даже не оценочное суждение, это – простая констатация факта. И мне этот аргумент в пользу тезиса о маргинальности ультраправых представляется как минимум существенным.
Как же Владимир Ищенко его опровергает? Да никак. К вопросу о результатах выборов он вообще возвращается только в последнем абзаце статьи, изложив результаты своих исследований, подтверждающих, по его мнению, «критически важную» роль ультраправых в протестах на Майдане (автор избегает термина «революция»). Прошу прощения за длинную цитату, но она дает отличное представление об изящной логике автора: «Наконец, возвращаясь к популярному аргументу в поддержку дениалистского мифа о низких результатах ультраправых партий на выборах 2014 года, следует отметить, что, как ни странно, подобный аргумент почему-то никогда не применялся как свидетельство «нерелевантности» украинского либерализма, учитывая крайне незначительную поддержку Демократического альянса или «Силы людей» – вероятно, единственных более или менее известных партий, которые искренне исповедуют вариации либеральной идеологии».
Следите за руками? Низкий результат ультраправых на выборах не может служить подтверждением их низкой популярности… потому что у партий, которые мы (на свой вкус) обозначим как либеральные, тоже низкий результат. Оставив в стороне увлекательную, но не имеющую ровно никакого отношения к обсуждаемому вопросу тему судеб украинского либерализма, констатирую, что «решающий», по мнению самого Владимира Ищенко, «аргумент» в пользу «дениалистского мифа» он предпочитает не оспаривать вообще. Мои представления о формальной логике, честно скажу, протестуют против такого стиля дискуссии.
Основное место в статье занимает изложение результатов исследования в рамках проекта Ukrainian Protest and Coercion Data (UPCD), которым Ищенко руководит. Методология проекта заключалась в подсчете упоминаний в СМИ политических групп и общественных организаций в контексте тех или иных акций, включая протесты на Майдане. Эта методология как минимум не представляется достаточной для того, чтобы оценить реальное место конкретных организаций в общественной активности, особенно в контексте столь масштабных событий, как Революция достоинства. Тем более если учесть фактор сознательного искажения информационного пространства, вызванного значительной степенью контроля над основными СМИ со стороны тогдашней партии власти. В российских СМИ, например, весной 2014 года «Правый сектор» был вообще второй по количеству упоминаний политической силой после правящей «Единой России». Вряд ли из этого факта можно заключить, что «Правый сектор» был на тот момент и второй по влиятельности политической партией в России.
Другими словами, заключения автора о «решающей роли» правых радикалов в Революции достоинства сделаны на основе медиа-импакта их активности. Для наглядной иллюстрации того, что эта методология не всегда может быть релевантна, достаточно вспомнить медиа-популярность Правого сектора во время протестов. Согласно данным UPCD, эта группировка была «самым активным коллективным участником насильственных действий протестов» во время событий на Майдане. Это утверждение вызывает недоумение. Роль «Правого сектора» была гиперболизована в СМИ, что само по себе является интересным и заслуживающим внимания феноменом, однако несоответствие этой медийной популярности реальной роли организации в событиях, пусть даже только связанных с насилием, мне представляется совершенно очевидной. Автор утверждает, что «ведущая» роль «Правого сектора» в насильственных событиях на Майдане» была «неслучайной». Характерно, что Владимир Ищенко в этом месте полемически оспаривает мои данные (называя их «одной из оценок») о количественном соотношении активистов «Правого сектора» и участников организованной «Самообороны Майдана» (300, после противостояния на улице Грушевского, и 12 000 человек в Киеве, соответственно). Это – если только обращать внимание на активных организованных участников «насильственной» составляющей протеста, потому что на фоне общего количества граждан, принимавших участие в этих процессах (по разным оценкам, до двух миллионов человек), активисты «Правого сектора», да и других национал-радикальных групп, просто теряются.
Конечно, далеко не всегда количественные показатели адекватно характеризуют ситуацию. Радикальное меньшинство в ситуации физической конфронтации действительно может стать двигателем событий, как это отчасти действительно произошло 1 декабря 2013 года. Однако, если мы вспомним события Майдана в целом, то легко обнаружим, что правые радикалы не были инициаторами последующих столкновений. Даже за противостояние на Грушевского, которое ассоциируется с «Правым сектором», Дмитрий Ярош «взял на себя ответственность» постфактум. На 19 января 2014 г. в организации было около 150 членов, в силовом противостоянии с «Беркутом» приняли тогда участие тысячи человек. Еще более очевидно, что ультраправые вообще не влияли существенным образом на развитие ситуации в Киеве в самые драматические дни 18-20 февраля. Среди погибших в эти дни не было ни одного активиста «Правого сектора», который, согласно данным UPCD, именно в эти дни был бесспорным лидером упоминаний в СМИ. Руководство организации было растеряно, ее активисты действовали на индивидуальном уровне, потерявшись в общей массе протестующих, оборонявших Майдан. Наиболее радикальная (и хорошо организованная) молодежная группа, ассоциирующаяся со «Свободой», формация С14, вообще ретировалась с Майдана и пережидала трагические события в помещении одного из посольств. Разрозненные активисты «Свободы», действительно многочисленные на Майдане, не выступали отдельным артикулированным субъектом среди десятков тысяч человек, принимавших участие в столкновениях с «Беркутом» и другими бойцами проправительственных сил.
Для объяснения этого очевидного, я полагаю, даже для Владимира Ищенко, несоответствия, автор прибегает к анализу событий на Западной Украине, утверждая, что именно они стали «решающими для успеха Майдана». Эта оценка мне кажется как минимум дискуссионной – на мой взгляд, судьба революции решалась в Киеве. Объясняя «незаменимую роль», которую «Свобода» якобы «сыграла в процессах мобилизации и координации действий Майдана», автор напоминает, что «с 2012 года «Свобода» имела доступ к ресурсам парламентской партии». На фоне легкости, с которой отметается аргумент о провале партии на выборах 2014 года, это утверждение выглядит забавно. Если парламентский ресурс был так важен тогда, когда «Свобода» имела свою относительно сильную фракцию, то почему он перестал иметь сколько-нибудь существенное значение для понимания влияния и места ультраправых в обществе после того, когда она провалилась на выборах?
Однако центральное место в этой дискуссии в том, что автор начинает статью попыткой актуализации – он обращает внимание на поднятую им проблематику в контексте активизации ультраправых «в последнее время». По его мнению, занижение потенциала ультраправых сил в Украине напрямую касается их угрозы сегодня.
Честно говоря, совершенно непонятно, какое отношение подсчет количества упоминаний «Правого сектора» в СМИ 18 – 20 февраля 2014-го имеет к оценке потенциала ультраправых сил и способствует верному пониманию угрозы, которую они представляют сегодня. Не думаю, что для понимания соотношения сил в украинской политике сегодня уместно, допустим, вспоминать о рейтингах Петра Порошенко и его политической силы в том же 2014-м. Что, собственно говоря, хотел сказать автор, кроме как еще раз вернуться к спору четырехлетней давности? Что нам дает сегодня «понимание влияния ультраправых и выявление механизма их ведущей роли в протестах, несмотря на их численное меньшинство»?
Я не отношусь к тем, кто отрицает сам факт угрозы ультраправых демократическому характеру преобразований в Украине. Я внимательно отслеживаю ситуацию, хотя и не занимаюсь подсчетом количества упоминаний организаций в СМИ. Более того – я уверен, что преувеличение масштаба угрозы ультраправых, на мой взгляд, не менее опасно, чем ее отрицание. Даже не буду вспоминать набившую оскомину ассоциацию с притчей про пастушка с его «Волки! Волки!». Мне кажется важным обратить внимание на другое.
Дискурс автора относительно роли ультраправых в событиях Майдана полностью совпадает с видением самих ультраправых. «Без нас протесты бы подавили, это мы противостояли «Беркуту» и титушкам, это мы свергли Януковича» – это важный миф активистов «Свободы» и других подобных организаций относительно Майдана. Ультраправые хотят приватизировать Майдан. Эта претензия совершенно очевидно неадекватна. Однако Ищенко подкидывает им аргументы. Эксплуатация символического наследия Майдана – важный ресурс. Не думаю, что разумно отдавать его ультраправым, тем более что это очевидным образом противоречит «академической правде».
Мне не кажется дальновидным, ответственным, да и академически честным подыгрывать им в формировании страшного образа недооцененного, но загадочным образом крайне могущественного движения, имеющего потенциал насильственными методами свергать власть.
Сегодня ультраправые очень хотят выглядеть серьезно и угрожающе. Мне же кажется, что они растеряны в контексте утраты поддержки со стороны населения в перспективе выборов. Собственно, я полагаю, отчасти именно этим объясняется и всплеск их противоправной активности. Как позднесоветские любера, нападавшие на посетителей рок-концертов, они пытаются затормозить социальные и культурные процессы, сила которых значительно превышает их способность к противодействию. Борцам с тлетворным влиянием запада ничего не оставалось, как уйти в чистый криминал, а на стадионах собирались десятки тысяч горячих поклонников «дегенеративного» рока.
В сегодняшнем украинском обществе также происходит процесс изменений, в масштабе которого активность национал-радикалов выглядит не очень убедительно. Обеспокоенные наблюдатели часто обращают внимание на то, что количество нападений ультраправых на публичные акции или попыток срыва мероприятий сейчас значительно больше, чем пять лет назад, до революции. Однако при этом не следует упускать из вида и резкое увеличение как самих правозащитных, феминистических и тому подобных акций, так и количества людей, участвующих в них.
Вспомним, для примера: в 2012 году буквально толпы ультраправых, как украинских национал-радикалов, так и разнообразных казачков, бродили по Киеву в поисках горстки активистов ЛГБТ-сообщества, планировавших проведение в закрытом режиме марша равенства, но отменивших его из-за реальности угрозы насилия. В 2015 году соотношение участников Марша и пришедших срывать его агрессивных гомофобов было уже совсем другим. Насилия, впрочем, не удалось избежать. И на следующий марш, в свою очередь, вышло уже в десять раз больше людей – в том числе, именно для того, чтобы продемонстрировать свою солидарность.
Гражданское общество, окрепшее за последние годы, усилившееся и количественно, и качественно, пережившее революцию и войну, отказывается бояться агрессивных подростков, пытающихся указывать, на какие мероприятия можно ходить, а на какие нельзя.
Электоральные перспективы ультраправых сомнительны. Даже те из них, кто считает действующее правительство «режимом внутренней оккупации», не способны объективно и не готовы субъективно бросить вызов государству. На этом фоне их попытки найти легкую и приемлемую в глазах общества жертву – «коммуняк», «п*доров» или, например, ромов – выглядят как проявление беспомощности. В этих обстоятельствах не нужно помогать им формировать образ сильного и влиятельного субъекта украинских общественно-политических процессов – они им не являются.
